Ничего страшного: неуспеваемость излечима! - [32]

Я попросил поподробнее рассказать о том, что происходит в школе. Опять диалог идет только с матерью, Амбер не участвует: «С учительницей отношения хуже некуда, Амбер буквально взрывается, когда та ее наказывает за забытые тетради… А Амбер считает, что переписывать тексты из учебника в тетрадку по меньшей мере смешно!» Добиться взаимопонимания между учительницей уже практически невозможно, конфликт зашел слишком далеко: «Однажды на уроке мальчики с задних парт стали шуметь, и учительница наказала весь класс. Так Амбер встала и заявила: „А почему это я должна отвечать за ваше неумение, раз вы даже не можете справиться с классом?“ После этого с учительницей вряд ли удастся договориться!»

— Ну, а друзья? — Все тупые!

Я предлагаю поговорить с Амбер наедине. Когда ее мать выходит из кабинета, девочка в очередной раз тяжело вздыхает и уныло смотрит на часы. Я осторожно спрашиваю ее, согласна ли она с тем, что сейчас было сказано. Она лишь поднимает брови. И точка.

— А твоя учительница?

— Что мне учительница?

— Ты считаешь, что это ей нужно к психиатру, а не тебе?

— Это уж точно!

Тут она впервые улыбается. Едва заметная улыбка, а все же у меня появляется надежда.

— Ну, а что происходило в этом году в школе?

— Да ничего интересного, талдычим одно и то же.

— Ну, а твои друзья?

— Да они все тупые, им бы только в детские игры играть…

Я спрашиваю ее, чем же она интересуется, как проводит свободное время. Она любит читать и в одиночестве слушать музыку в своей комнате.

Я пытаюсь угадать.

— Лори?

С красноречивейшей гримаской отвращения она бросает:

— Еще чего, я слушаю рок и хэви-метал. Indochine, Noir Desir[23].

Я совсем сбит с толку и переспрашиваю:

— Noir Desir, я не ослышался?

Я говорю себе, что она, вероятно, ничего не знает про Вильнюс[24]. Как же! Ее глаза загораются гневом, она спрашивает с вызовом:

— И что вы про них знаете?

Это как раз то, чего я ожидал: я должен показать ей, что не считаю ее ребенком, чтобы мы могли наладить общении. Нужно говорить с ней, как с подростком: что тебе не нравится в твоей жизни? Что бы ты хотела изменить? Хочешь, я поговорю с твоей учительницей? Постепенно Амбер смягчается — она приняла возможность диалога. То есть идею возможной помощи от кого-то постороннего. Я двигаю вперед свои пешки: наверное, когда она скучает в школе, она думает о вещах, которые ее тревожат. Наконец мне удается ее удивить: «Откуда вы знаете?» Ей не удается скрыть печаль, когда я говорю, что она, вероятно, не может поговорить об этом с подружками. «Но здесь — ты можешь сказать что угодно, я обязан держать это в секрете». Потом мы немного рассуждаем о жизни после смерти, происхождении Земли и риске ядерной войны.

Атмосфера несколько разряжается. Амбер говорит без умолку и мало-помалу открывает мне свои маленькие секреты.

— Поскольку у меня проблемы со всем миром, я бы хотела завести хомяка, все бы ему рассказывала, а он бы слушал и не осуждал меня.

— И что бы ты ему рассказала?

— Что я боюсь, что мои родители разведутся. Что моя сестра нарочно заставляет меня орать, чтоб меня наказали. Что я боюсь, что дедушка умрет: другой дедушка у меня уже умер.

Она заплакала.

— А как у тебя с родителями?

— Ничего, только я с ними ссорюсь и потом я не хочу называть их мама и папа на людях.

Но она не объясняет, почему.

Я говорю ей, что нам пора прощаться, но мы обязательно увидимся снова — если она, конечно, захочет. И тут она говорит мне такую удивительную вещь: «Я ведь уже два года хочу прийти…» В семь лет эта девочка хотела сходить к психиатру! Такая маленькая, а беспокойней взрослого.

Мать не решилась спросить меня, как прошел разговор, она сразу предположила самое худшее: «Но она хотя бы заговорила?» Я ее успокоил, сказал, что девочка вела себя нормально, но ставить диагноз еще рано. Ясно одно: она тревожна, одержима мрачными мыслями и у нее масса комплексов. Мне надо вновь ее увидеть, нужно понять, почему же она делает все, чтобы казаться всем такой неприятной и почему она находит странное удовольствие в положении отверженной. В ее случае нужно начать с оценки ее интеллектуальных способностей, для этого надо пройти тест на IQ у меня в отделении.

Я смотрел им вслед и с радостью услышал, как Амбер сказала матери: «Клевая штука эта детская психиатрия, это как тайный дневник, но только который еще тебе отвечает…!»

Контролировать все

В примечании к просьбе о тесте на IQ я пометил: «Довольно трудный характер. Заносчива, требовательна, постоянно недовольна. Сверстники ее отвергают. На консультации она охотно очертила круг проблем: непонимание со стороны подруг, конфликт с матерью из-за школы, агрессию по отношению к сестре. Ее речь — развитая и гладкая, контрастирует с маленьким ростом и хрупким телосложением. Она мучается недовольством по поводу неуспеваемости. Ее деятельность вне школы ограничивается игрой на гитаре, причем она учится сама, считая, что вполне обойдется без учителя. В школе она абсолютно не старается, она постоянно тревожна, постоянно напряжена. Ей необходимо все вокруг себя контролировать».

Как я и ожидал, тест показал ее высокое, не по годам, интеллектуальное развитие, доминирующее в таких областях, как концептуализация и абстрактное мышление. Ее общий коэффициент невероятно высок: 134. Ответы на «вербальные тесты» колеблются от четырнадцати до девятнадцати (из девятнадцати). У девочки блестящие способности. Но задания, связанные с «исполнением», у нее получаются гораздо хуже. Она неаккуратно и очень медленно пишет, недостаточно внимательна (упражнения на коды и символы). Зато Амбер блестяще справилась с заданиями на «дополнение картинки» (когда необходимо дорисовать картинку, у которой недостает детали. Люди, склонные к тревожности и перфекционизму, как правило, прекрасно выполняют этот тест. Они кропотливо и тщательно, стараясь ничего не упустить, прорисовывают каждую деталь.