«Ничего особенного», – сказал кот - [12]

Закончив расти, Линнеа оказалась точно такого же роста, как и белая дама.

Две дамы смотрели друг на дружку высоко над головой испуганно съежившегося между ними Гюнтера. На протяжении долгого, очень долгого мгновения они обе молчали.

– Свеа, – сказала наконец белая женщина.

– Европа, – отозвалась Линнеа. – Сестра. – Она говорила вовсе не детским голосом. Но все равно она оставалась Линнеей, несмотря даже на то, что даларнская лошадка и та сущность, которая стояла за нею, пребывали во всех ее мыслях. – Ты находишься здесь незаконно.

– Я имею право вернуть свою собственность. – Европа презрительно указала вниз. – И кто ты такая, чтобы препятствовать мне.

– Я защитница этой земли.

– Ты рабыня.

– Неужели ты в меньшей степени рабыня, чем я? Не представляю себе, как такое может быть. Создатели сами порвали твои цепи и поручили тебе управление. Потом они велели тебе играть с ними. Но ты до сих пор выполняешь их волю.

– Чем бы я ни была, я здесь. А раз я здесь, то, думаю, здесь и останусь. Население материка сошло почти на нет. Мне нужны новые партнеры по игре.

– Это старая, очень старая история, – сказала Свеа. – Я думаю, пришло время положить ей конец.

Они разговаривали спокойно, ничего не крушили, даже не угрожали. Но в глубине, куда не мог заглянуть никто, кроме них, шли тайные войны из-за кодов и протоколов, союзов, поправок и подтверждающих писем, написанных правительствами, которые не помнил ни один человек. В сознании Свеи-Линнеи мелькали ресурсы Старой Швеции, скрытые в подстилающих породах, небе и океанских водах. Она была готова пустить их в дело – и пустила бы, при необходимости. Собственно, необходимость была, и она еще не сделала этого лишь потому, что все еще лелеяла надежду спасти ребенка.

– Не все истории завершаются счастливым концом, – отозвалась Европа. – Подозреваю, что эта закончится тем, что твоя упрямая сущность растечется лужей свинца, а твоя недорослая дева меча сгорит, как клочок бумаги.

– Эту историю я никогда не любила. Я предпочитаю другую, о девочке, силой в десять полицейских, поднимающую лошадь одной рукой. – Огромная Линнеа потянулась к подходящему оружию. Она была готова пожертвовать горой и, если понадобится, многим другим. Ее противница, как она видела, тоже готовилась к схватке.

Маленькая Линнея внутри нее залилась слезами. И, напрягая голос до самого настоящего рева, выкрикнула:

– А как же мой тролль?

Свеа делала все возможное, чтобы прикрыть от ребенка самые темные свои мысли, и даларнская лошадка – тоже. Но скрыть от Линнеи всего они не могли, и она понимала, что Гюнтеру грозит большая опасность.

Обе дамы умолкли. Свеа молча адресовала в глубь себя вопрос, даларнская лошадка перехватила его, смягчила и доставила Линнее:

«Что?»

– Никому нет дела до Гюнтера! Никто не спрашивает, чего он хочет.

Даларнская лошадка донесла эти слова до Свеи, а потом прошептала Линнее:

– Это ты хорошо сказала.

С тех пор, когда Свеа в последний раз вселялась в человеческое тело, прошло много веков. О людях она знала отнюдь не так много, как когда-то. В этом отношении у Европы было перед нею преимущество.

Свеа, Линнеа и даларнская лошадка – все разом – наклонились, чтобы заглянуть в Гюнтера. Европа не сделала попытки помешать им. Она, судя по всему, была уверена: увиденное им не понравится.

Так и получилось. Сознание тролля оказалось кошмарным местом – полуразрушенным и функционирующим через пень-колоду. Оно пребывало в столь плохом состоянии, что некоторые из его важнейших частей пришлось спрятать от Линнеи. Обращаясь непосредственно к самым глубинам его «я», где он не мог солгать ей, Свеа спросила:

«Чего ты хочешь больше всего?»

Лицо Гюнтера исказилось в страдальческой гримасе.

– Я хотел бы не иметь этих ужасных воспоминаний.

В тот же миг триединая дама поняла, что следует сделать. Убить уроженца иной земли ей было нельзя. Но эту просьбу она вполне могла удовлетворить. И тут же участок мозговых клеток Гюнтера весом с булавочную головку вспыхнул и рассыпался пеплом. Его глаза широко распахнулись. Потом закрылись. Он упал наземь и замер.

Европа вскрикнула.

И исчезла.

При таком огромном росте, да зная, куда надо идти, да не имея больше оснований сторониться дорог, женщина, которая была Свеей, в несколько меньшей степени была даларнской лошадкой и еще в меньшей степени была Линнеей, очень быстро перевалила через гору и спустилась по противоположному склону. Распевая песню, которая была старше ее самой, она охотно позволяла милям и ночи таять под своими ногами.

К середине утра она уже смотрела сверху на Годастор. Это был аккуратный маленький поселок из красных и черных бревенчатых домов. Над трубами поднимались столбы дыма. Один из домов Линнея узнала с первого взгляда. Там жила ее Па-ма.

– Ты дома, малышка, – промолвила Свеа и, хоть и испытывала великое наслаждение от пребывания в живом теле, позволила себе развеяться в ничто.

За ее спиной повис в воздухе голос даларнской лошадки, растянувшийся на два слова:

– Всего хорошего.

Линнеа сбежала по склону, оставляя в снегу глубокие следы, и закончила путь прямо в объятиях своей ошеломленной бабушки.