Ничего особенного не случилось - [30]

На следующий день Ванька встретился с новым директором. Ваньку в этот день поставили на поверхность отгребать руду возле эстакады. Директор был одет в грязную баранью курточку, в охотничьи сапоги, на голове у него была старенькая засаленная шапка. Директор узнал Ваньку и, широко взмахнув рукой, сказал:

— Здорово!

Директор Ваньке понравился. Еще вчера, когда Ванька провел его к дому приезжих и зашел вместе с ним в комнату, Сигиденко расспрашивал его, как живется и как работается на руднике, хорошо ли обстоит дело с питанием, с зарплатой. Директор был душевный парень, говорить с ним было легко и приятно. Со стороны он выглядел даже смешным — круглое, чисто выбритое лицо, оттопыренные уши и длинный плоский нос. Курил он махорку, которая лежала у него в жестяной коробочке из-под зубного порошка.

При осмотре поверхности директора сопровождали Вайпулин и Лазарь Александрович. Лазарь Александрович давал объяснения. А объяснения требовались на каждом шагу. Трудно было представить себе, каким образом за короткий срок существования рудника могло скопиться столько отбросов, ржавых балок и шестерен, старых досок, битых кирпичей. Кучи железного лома преграждали вход в рудоподъемку. У ламповой стояли бочки из-под цемента. Во многих цемент не был использован и, смоченный дождями, окаменел. У деревянной эстакады, куда выдавались вагонетки с рудой, валялись какие-то механизмы, металлические части которых были заржавлены, а на деревянных полопалась и выцвела краска.

— Что у вас здесь лежит? — спрашивал все время Сигиденко.

И каждый раз Вайпулин вопросительно смотрел на Коровина, а Коровин на Вайпулина. Ни тот, ни другой не знали, что у них делается на поверхности.

— Мы пробовали произвести инвентаризацию, но не закончили, — сказал Вайпулин. — Столько всякого хлама…

— Хлама! — повторил Сигиденко, — а в этом хламе, может быть, ценные вещи есть.

— Может быть, — сказал Коровин, — только нам они не нужны.

В это утро не успели вовремя подать думпкары[6] и руда переполнила бункера. Руду стали ссыпать прямо у эстакады. Серовато-синие куски, сброшенные сверху, рассыпались по земле. Пришел Коровин, раскричался и приказал досками отгородить место, чтобы руда ложилась а кучу. Для этого он велел взять новые двухдюймовые доски, которые валялись у надшахтного здания. Плотник пилил их сейчас на куски.

Сигиденко увидел это и остановился.

— Зачем доски пилят? — спросил он.

— Руда рассыпается, — ответил Коровин, мы загородку делаем.

Сигиденко показал на груду старых досок и спросил:

— А те вам нужны?

— Нет, — ответил Коровин.

Он показал на другую груду:

— А эти?

— Нет, — снова сказал Коровин.

— А эти нужны? — со злобой закричал Сигиденко и ткнул рукой на новые доски, которые распиливал плотник.

— Эти нужны. Из них загородку будем делать.

Директор покраснел, замахал руками.

— А экономия? — закричал он, — а себестоимость? Тут старые гниют, а вы новые пилите?

Он орал, размахивал руками, Ванькин отец оторопел, потом нерешительно снял шапку, плотник перестал пилить и с удивлением открыв рот, смотрел на директора.

— Вы шапку передо мной не снимайте. Я не поп и не барин. А за новые доски вы мне ответите!

Он круто повернулся и пошел в раскомандировочную. За ним, опустив голову, поплелся Вайпулин.

Ванька с любопытством смотрел им вслед. Вот пойди догадайся, что с виду такой свойский человек может задать такую нахлобучку. За отца ему было неприятно. Какие бы отношения ни были между сыном и отцом, отец для сына человек, может быть, и не авторитетный, но, во всяком случае, в достаточной мере уважаемый. А тут вдруг ему такую баню устроили.

Лазарь Александрович медленно надел шапку и покачал головой.

— А ты чего рот раскрыл? — заорал он вдруг на сына. — Поставили работать — работай. Нечего ворон ловить.

Сигиденко говорил:

— Я не горняк, я металлург.

Но это и без его заверений было заметно сразу. По штрекам он шел, пригибаясь больше чем надо, но иногда, позабыв, выпрямлялся и основательно стукался кожаной шахтерской каской о крепь, поддерживающую кровлю. При этом он ругался и делал страшное лицо. Вайпулин, усмехаясь в усы, опускал глаза и говорил участливо:

— Осторожно, Иван Ильич, не расшибитесь.

— Почему у вас сплошные шепеля?[7] — кричал Сигиденко и тыкал пальцем в трубы воздухопровода. Вайпулин разводил руками, освещал карбидкой трубу и, постучав пальцем, печально отвечал:

— Трубы плохие.

С грохотом сыпалась руда в вагончики. Серые от пыли катали матерились у дучков[8], закрывая люки досками. Потом катили вагончики, поминутно останавливаясь, потому что пути были засорены и все время под колеса попадались куски руды; часто вагончики сходили с рельсов, и тогда в штреке раздавалась такая громкая брань, что даже свиста шепелей не было слышно.

На другом участке руду везли на тачках, по доскам, хлюпающим в воде, и опрокидывали над черной дырой, куда с грохотом улетала руда.

Сигиденко смотрел на все это, пожимал плечами, сердился и спрашивал:

— Почему вы откатку не механизируете?

— Пробовали, — печально отвечал Вайпулин. Он подвел Сигиденко к лебедке. — Пытались бесконечную откатку ввести. Ничего не вышло.