Ничего неизменного - [51]

— Эти эскизы, послевоенные, они же все были анонимными.

Художников не хватало, и, наверное, на идеях, на спасении города, можно было заработать. Но все они, и художники, и архитекторы, и инженеры, и программисты, и бизнесмены, и еще множество людей, не сговариваясь, отдавали свои работы, свои мысли, оставаясь безымянными. Просто выкладывали в сеть.

Те, кто остался в той Москве, сравненной с землей, разрушенной бомбардировками, наблюдали, как возрождался город, как их мысли воплощались в улицах и зданиях. А Мартин, ушедший на сотню лет вперед, увидел Москву воскрешенной. Живой. Шесть лет прошло, а он все еще нет-нет да натыкался на «свои» дома, «свои» скверы, «свои» узоры на перилах набережных…  В мыслях он возвращался на миг в город, которого не было, умиравший от смертельных ран. И тем счастливее было возвращение. Тем сильнее он влюблялся в эту Москву. Настоящую.

Про Журавенку он, впрочем, знал давно. Место известное. К тому же, центр.

Он не знал, что Лэа знает. Никто не должен был…

— Я же искусствовед, Змееныш, ну ты что? — Лэа рассмеялась. — Думаешь, я не узнаю твой стиль? Обычно ты слишком полагаешься на ассоциации, поэтому твои рисунки или невнятны, или выносят мозг. Но иногда тебе удается понять, как думают зрители, и тогда получается вот так, — она кивнула на плывущий над водой дом-листок. — Красиво. Жаль, что тебе скучно в реализме. Хотя, я тебя не за это люблю. Пойдем, я хочу есть и хочу мороженого!

Драгоценный, неожиданный и от того еще более радостный подарок. Лэа, с ее искренностью, если уж хвалила, то говорила чистую правду. Но дело было даже не в похвале, не в том, что ей нравилась Журавенка, а в том, что она знала — этот сквер и этот дом придумал Мартин. И поэтому привела его сюда. Чтобы в своей манере, без намека на все, что считала сентиментальностью, глупостями и романтикой, сказать «я люблю тебя», «я думаю о тебе», показать, что ей интересно то, что он делает.

Это важно. Это хорошо. И… ну, просто хорошо! Ради того, чтобы Лэа захотела помириться именно так, стоило поссориться. Наверное. Раз уж не ссориться не получается.

— А насчет Занозы, — без предупреждения заговорила Лэа, когда принесли мороженое, четыре разноцветных шарика с четырьмя разноцветными топингами, — я не говорю, что он хочет захватить Тарвуд и напустить вампирскую чуму на всю вселенную. Это же Заноза, господи, покажи ему больного чумой, и он последнюю кровь отдаст, чтоб его вылечить. Нет, он у нас хороший. Но только когда сытый. Чем он голоднее, тем опаснее. Ты об этом помнишь?

— Мы с тобой его вообще без крови видели, голодным до смерти, и ничего.

— Он двигаться не мог. А то неизвестно, что было бы. И что бы от нас осталось. Мартин, не зли меня снова. Вампиры теряют разум, когда теряют кровь, это правило без исключений. Мне бы очень хотелось, чтоб ты всегда знал, что Заноза может стать опасен. Или я начну переживать за тебя, и запрещу вам пить вместе.

Мартин не рассказывал ей про «Нандо». Не рассказывал о том, как Заноза дал ему пистолет, велел стрелять, если он слишком долго будет пить кровь у какой-нибудь из пришедших к нему девушек. Голодный Заноза был опасен настолько, что даже сам это понимал. И сам себя боялся.

Смешной упырь.

Действительно, страшный.

Но даже если он потеряет разум и кровь, сохранив способность двигаться, даже если голод станет единственным чувством, Лэа может не бояться за Мартина. Его кафарх[11] только и ждал возможности сойтись в бою с тварью, которой станет Заноза.

Нет… не в бою. Заноза сказал, это будет игра. И она понравится им обоим, даже если один ее не переживет.

— К тому же, — сказала Лэа, облизывая ложечку, — мы ему больше не нужны.

И Мартин вернулся в реальность.

— Занозе?

— Ну, конечно! Ему от нас больше ничего не надо. У него весь город в друзьях, он свой в магистрате, корешится с Орсонами, и старшим, и младшим, а это значит, что у него и в Замке свои люди есть. Завязался с этой дурой в дредах, чтобы выйти на студентов из академии, теперь с ним все деканы знакомы и здороваются. Он даже с лейтенантами Стражи подружился. Со всеми четырьмя. И с директором технического училища. Училище-то ему зачем?

— Работников на мельницу ищет. Или наоборот? А, да! Вспомнил, — Мартин ухватился за последний вопрос, потому что совсем не хотел думать обо всем остальном, — он каких-то детишек нашел, подростков, которые могли бы у него работать. И хочет, чтоб они еще и учились.

— Зачисление по протекции. Считай, коррупция. Прямо у нас на глазах. Вот об этом я и говорю — Заноза делает что хочет, и всем это нравится.

— Коррупция? Лэа… да у пацанов мать-поденщица, ни на учебу денег не собрать, ни к экзаменам подготовиться. Заноза им платить будет, но хочет, чтоб учиться их уже этой осенью взяли.

— Мартин, я ж говорю, всем нравится. Мне тоже. Ничего не поделаешь. Но потому-то мы ему больше и не нужны, что он и без нас прекрасно обходится.

— Нет, — Мартин покачал головой. — Не обходится. Иначе не приходил бы в гости. И за тобой не ухаживал.

— И с тобой не пьянствовал, — Лэа поднесла к его губам ложечку с мороженым. — Очень вкусно. Попробуй. Я и говорю, Заноза у нас хороший. Но обещай мне…