Ничего не бойся - [3]

Ещё она умела угадывать спрятанные под колпачками шарики, но больше всего ей нравилось смотреться в мамино зеркальце. При этом она почему-то разводила крылья, вертела и покачивала головой… Это могло продолжаться часами.

— Нет, где ваши глаза? вы посмотрите, вы обратите внимание! Ну, злые ж языки у людей, а? Вот где краса-то неписанная! Какие ещё слова тут нужны?! — говорила за неё мама.

Смеялись до слёз. Но ворона ни малейшим образом не смущалась.

— Она ещё и подмигивает себе, — говорил папа. — Смотри, не показывай ей косметику, а то совсем удержу не будет.

— Да уж ей только дай! — отвечали мы.

— Надо бы придумать ей какое-нибудь имя, — сказал папа на следующий день.

Мы стали думать.

— Человеческие имена нельзя, — поставил условия папа.

— Она напоминает мне какую-то цыганку, — сказала мама, — только вот лапа…

— А мне — терминатора! — сказал я.

Ворона посмотрела на меня, приподняла свою алюминиевую ногу, и стукнула ей по вазе. Сомнений не было.

— Ну что ж, значит быть ей с этого дня Терминатором, — утвердил папа.

Между нами установились вполне даже дружеские отношения. Терминатор оказался надёжным парнем, он умел угадывать мои желания и нередко заступался за меня. Но главное — он умел играть! Опираясь на свой протез, он внимательно следил за передвижением вражеских солдатиков, и после команды «огонь» беспощадно выклёвывал офицеров и ракетную технику, нанося непоправимый урон противнику…

Цимес

Зима продолжалась, стоило мне окончательно выздороветь, как тут же навалило снегу. Сад превратился в застывшую пену морского прибоя: снежные ветви яблонь, сплетаясь в ажурный покров, взмётывались над головой, и опадали волнистыми сводами и дугами в глубокий снег. Я люблю это зимнее белоснежье, люблю смотреть на сугробы, на белые причудливые деревья, на крыши домов, на шапки людей у автобусной остановки… Всюду снег. Летом всегда много шума и крика, а зима работает тихо, у неё очень добрый и щедрый снег, она хочет, чтобы его хватало на всех. Некоторым машинам и дворникам это не нравится. А мне нравится.

На горке собрались все ребята. Я сразу узнал своего приятеля Витальку по его рыжей лохматой шапке. Он подбежал ко мне и мы дружески обнялись с ним после долгой разлуки.

— А где твои санки? — спросил он.

Я только вздохнул. Мама строго-настрого наказала мне не кататься с этой злополучной горки без присмотра, то есть одному без родителей.

— Ладно, давай на моих, — предложил Виталька.

Я покачал головой.

— Один разок, — сказал он.

— Не могу.

— Трус, трус, трус! — услышал я голос с вершины горы.

Это был Борька. Но по имени его почти никто не звал. Его звали Цимес. Это был злейший мой враг. «Самый цимес» — любил говорить он по всякому поводу. Непонятно откуда он подхватил это ненашенское словечко, но только никто из ребят не применял его в разговоре. Он показывал на меня пальцем и кричал, что я боюсь «замочить штанишки».

Цимес невзлюбил меня с той минуты, когда я летом подарил Женьке-Зяблику свой новенький складной самокат. Он возненавидел меня ещё больше, когда узнал, что ни папа, ни мама не заругали меня за это.

— Трус! трус!.. — подхватили ребята из его компании.

Ну что мне оставалось делать? Весь мир смотрел на меня.

С этой горы можно было скатиться по двум направлениям. Одно, — пологое, вело между сосен и заканчивалось длинным извилистым спуском у железнодорожной насыпи. Другое было крутым. Резкий спуск выносил на бугор с трамплином в этом месте надо было обязательно притормозить и свернуть в накатанную ледяную ложбину. Но если не успел свернуть вовремя, то ты скатывался к реке, к тому месту у берега, которое никогда не покрывалось льдом. Я чуял, что мне снова придётся скатываться с этой горы, на которой стоял Борька-Цимес, дразня и обзывая меня при всём народе.

— Гнутый трус! Гнутый-мокрые штанишки! — издевался он.

«Гнутый» — было моим прозвищем, которое придумал Борька.

— Пошли, — сказал я Витальке, и мы стали подниматься на гору.

Цимес был старше меня, он уже ходил в школу. Когда мы поднялись, я взял Виталькины санки и все расступились передо мной. Я оказался с Борькой с глазу на глаз.

— Вот отсюда, — кивнул он, и показал в сторону крутого спуска.

Я старался не смотреть в ту сторону.

— А сам-то ты сможешь? — спросил я.

— Легко.

Он сел на санки и вдруг перевернулся спиной к спуску.

— А задом-наперёд слабо? Самый цимес! — причмокнул он ухмыляясь.

— Не слабо, — сказал я, — это тебе слабо.

— Мне-е?! — он оттолкнулся, закинул ноги на санки и покатился вниз.

Мы видели как он скатился на дно оврага, потом вылетел из него, и не доехав до трамплинчика, вывалился из санок.

— Он нарочно, — сказал Виталька, — так не честно.

Цимес повалялся для вида в снегу и встал, как ни в чём ни бывало.

— Так не честно! — крикнули мы.

— Что, струсил? Беги к мамочке сушить штанишки! — снова сел он на эту тему.

Я поставил санки на край обрыва, и тоже сел в них задом-наперёд.

— Толкни, — попросил я приятеля, и полетел вниз…

Всё слилось, засвистело, сердце выскакивало из груди!.. Я не успел испугаться, как санки со всего маха вынесли меня наверх. Меня сильно подбросило, потом тряхнуло, я старался притормозить, дотянуться ногой до снега, но меня качнуло в другую сторону. Санки снова подкинуло… Я увидел лицо Виталика, по его глазам, округлённым от ужаса, я понял, что меня с огромной скоростью несёт на речку, прямиком в незамерзающую полынью. Мелькнула подо мной граница берега… что там позади меня? куда я лечу?! Страх сковал моё тело, санки ударило об лёд, резко развернуло в сторону потом в другую, и они остановились. Каким-то чудом мне удалось проскочить полынью. Но когда я встал на ноги, лёд подо мной затрещал и я провалился в воду…