Ничего личного - [29]

С точки зрения логики, ничего сверхординарного не произошло. Симпатичная женщина, ну понравилась, ну захотелось поцеловать… Поцеловал — чего такого?

Беда в том, что Мэтью Карлайлу было совершенно несвойственно такое поведение. Ни при каких обстоятельствах он не терял головы, не выходил из себя, вел себя только так, как предписывали правила хорошего тона, и всегда, всегда точно знал, какая реакция за каким событием должна следовать. Он и сюда летел, практически до минуты представляя свою жизнь, на ближайшие пять дней. Приезд, душ, легкий отдых, работа с бумагами, ужин, сон. Завтрак, переговоры, прогулка, обед, легкий отдых, работа с бумагами, дурацкий костюмированный ужин, сон. И так далее, точно по плану.

Все разрушилось, сложилось, как карточный домик, после тревожного звонка, когда он ослабевшей рукой поднял трубку телефона у себя в кабинете. Все пошло кувырком, как только он услышал звонкий девчоночий голос Белинды Карр, а потом увидел сказочный домик с красной крышей, и ее саму, пушистую и теплую, в зеленом облаке махрового халата и в теплых белоснежных носках.

Все изменилось, пока они разговаривали над облаками — точнее, под облаками — обо всем, что, казалось, было тщательно похоронено на кладбище по имени Избирательная Память и Железная Воля Мэтью Карлайла.

И все окончательно рухнуло в тартарары, когда он стоял посреди леса и смотрел, как она смеется, запрокинув голову, и в русых волосах запутались листья и травинки.

Точно! Именно в лесу он и потерял голову, это он помнил.

Его теперешний поступок — следствие отравления типично городского организма свежим воздухом. Так себя ведут только те, кто пьян этим воздухом с утра до вечера, читай — дикари и рейнджеры. Бог ты мой, что теперь подумает мисс Карр! Не говоря уж о том, что она — его подчиненная. В какое положение он ставит ее, в какое поставил самого себя, что наделал!

Таким образом, душ превратился в некое подобие китайской пытки, к концу которой Мэтью дошел до таких глубин самоуничижения, какие и не снились отшельникам, предающимся самобичеванию в безлюдных пустынях. Яростно растеревшись жестким полотенцем, он торопливо затянул на шее идеальный узел галстука — словно пояс верности замкнул.

Сейчас он пойдет к мисс Карр и попросит у нее прощения. По возвращении выпишет ей щедрые сверхурочные и добавит из собственного кармана — чтобы не возникло никаких слухов. И больше ни разу, ни на секунду, даже в мыслях не позволит себе ни намека на вольность!

Мэтью Карлайл сдул с лацкана невидимую пылинку и решительно направился к двери.

Чужая, незнакомая женщина, хорошенькая и загадочная, повела голыми плечами и отбросила густые темные волосы назад новым, незнакомым жестом, исполненным грации и скрытого кокетства. Повернулась вполоборота, оценивающе посмотрела на себя сбоку и со спины. Улыбнулась.

Это было черное платье, черное, как ночь, черное, как бездна, черное, как сама Тьма. Оно было из натурального шелка, с вставками в виде узких полос бархата, прошитого серебряной нитью. Оно было прямым, не приталенным и держалось на тонких витых тесемках, из которых только две крепко держались на плечах, а остальные небрежно спадали по руке. Густая бахрома, тоже черная с серебром, декорировала все швы, и потому при каждом движении по телу женщины пробегала изящная волна темноты.

Это было удивительное платье, и оно очень шло Белинде Карр, потому, что это именно она сейчас придирчиво разглядывала свое отражение в зеркале.

В пакетах, словно в сказочных орешках, таились несметные сокровища. Продавщицы бутика в аэропорту постарались на славу. Белинда не поверила своим глазам, разложив «униформу» на кровати. Помимо черного платья-коктейль, здесь были еще темно-зеленое, оливковое и бордовое вечерние платья, элегантный брючный костюм золотисто-песочного цвета, очень симпатичный комбинезон цвета хаки, юбка в сдержанно-цыганском стиле, блузки с пышными рукавами и маленькими воротничками, пушистый кремовый свитер и трикотажная юбка к нему, а также целый отдельный пакет с чулками, шарфиками, палантинами, крошечными сумочками, заколками для волос, шпильками и булавками. И все это было таким изящным и красивым, что Белинда едва не завизжала от восторга. Нет, она, конечно, не изменила своему богатому внутреннему миру, — но вещи были слишком хороши, чтобы просто смотреть на них, не испытывая сильных чувств. Потом она распотрошила коробки с обувью и с трепетом сунула ногу в изящную лодочку на высоком — немыслимо! — каблуке. Разумеется, в этом нельзя не только ходить, но даже стоять, однако просто посмотреть…

Лодочка оказалась неожиданно легкой и устойчивой — даже на одной ноге Белинда стояла совершенно спокойно. Она торопливо сбросила туфлю и натянула колготки, а потом присела на подлокотник кресла и обулась в обе туфли.

Осторожно встала, сделала несколько шагов, готовая ухватиться за спасительную мебель, как только земное притяжение потребует ее к себе, да побыстрее…

Ничего похожего. Даже по густому ковру она шагала уверенно и прямо, не спотыкаясь и не путаясь в ворсе. В зеркале же отразилась и вовсе красотка — высокая, статная, с хорошей фигурой женщина, чьи ножки приковали к себе даже ее собственный взгляд.