Ничего личного - [9]

– Держи, салажонок, свой заработок! А это, – он кивнул на сверток, – цыпленок. Отдашь матери, пусть суп сварит.

– Спасибо, дядя Шура! – Андрюха прижал к груди пакет с цыпленком.

– Не за что, заработал. Ну, давай пять! – рукопожатие Шурика было крепким и болезненным. Андрюха невольно поморщился.

– А ну-ка дай глянуть! – Шурик перехватил его запястье и нахмурился, увидев покрытую кровавыми мозолями ладонь. – Я ж тебя предупреждал, дурья твоя башка! А ты что?

Андрюха пожал плечами. Мозоли – это ведь такая ерунда!

– Значицца, так, завтра на работу не выходишь.

– Но, дядя Шура!

– Никаких «но»! Я сказал, завтра не выходишь! – рявкнул Шурик. – Марш домой, салажонок!

До дома Андрюха добрался к семи утра и без сил рухнул на свой матрас. Масштабы бедствия он оценил лишь, когда во втором часу дня разлепил глаза. Все тело ныло. Андрюха потянулся – в позвоночнике что-то хрустнуло, и он охнул от острой боли, по-стариковски кряхтя и чертыхаясь, сполз с матраса. Боль из позвоночника тут же перетекла в ноги. Вот тогда-то он и понял, что имел в виду Шурик, когда настоятельно советовал не рвать жилы.

Мамка была на работе, в квартире царила тишина. Андрюха выполз на кухню, бухнул на плиту закопченный чайник и с вялым любопытством посмотрел на кастрюльку, стоящую посреди стола. В кастрюльке обнаружился наваристый куриный бульон – мамка нашла принесенный им трофей и даже сварганила супчик. В животе громко заурчало. Андрюха налил себе бульона, выловил тощую куриную ногу, отломал кусок черствой булки. Через пару минут тарелка опустела, а в животе снова заурчало. Молодой растущий организм требовал добавки, и Андрюха пошел на поводу у своей ненасытной утробы. Вскоре кастрюлька опустела наполовину. Он с наслаждением обглодал крылышко, доел остатки булки. После такого роскошного обеда боль слегка отступила, на ее место пришла сытая расслабленность. Андрюха сгрузил посуду в мойку и побрел в спальню. В школу он сегодня решил не ходить и мысленно поблагодарил Шурика за дарованный выходной.

Больше Андрюха не лихачил, работал старательно, но осмотрительно. Пару недель мышцы продолжали болеть, а потом перестали, наверное, тело привыкло. Гораздо тяжелее физических нагрузок Андрей переносил хроническое недосыпание. Ночная работа, потом несколько часов сна, потом школа – будь она неладна! – потом короткое свидание с Ленкой и снова работа.

Андрюха терпел и даже был счастлив. Теперь у него появились реальные деньги, которых хватало не только на маленькие подарки Ленке, но даже на собственные Андрюхины нужды. И мамка перестала ворчать. Она молча забирала принесенные продукты, готовила из них нехитрые обеды и, будучи в хорошем расположении духа, даже иногда хвалила сына за хозяйственность. Андрюха чувствовал себя настоящим мужиком – добытчиком и защитником. Наконец-то судьба ему улыбнулась! Сбылись почти все его мечты. У него есть настоящая мужская работа, заработанные собственным трудом деньги, Ленка…

При мысли о Ленке в животе у Андрюхи делалось горячо и радостно. Самая красивая девочка в школе – да что там, в городе! – не считает зазорным встречаться с ним! Тот факт, что встречаются они тайком, Андрей старательно игнорировал. Ленка любит его. Она ему так и сказала: «Люблю тебя, Лиховцев!» Это было как раз вчера, когда они прятались от февральского мороза в подъезде, ели пирожки с повидлом и целовались.

Андрюха впервые поцеловал Ленку совсем недавно, всего каких-то четыре дня назад. Робкий целомудренный поцелуй Леночка приняла благосклонно, и он решился – или пан, или пропал! – и поцеловал ее по-настоящему, по-мужски. Целоваться его научили дворовые девчонки, ушлые и безбашенные. Они научили его не только целоваться, но и многому другому. Но это «другое», совсем уж взрослое, никаким боком не касалось его Ленки. Дворовые девчонки – это одно, а Ленка – совсем другое.

Они шли, обнявшись, по безлюдной, плохо освещенной аллее. Они специально выбрали этот путь, потому что шансы встретить здесь знакомых были ничтожно малы. Они могли расслабиться и не бояться, что их застукают. Они могли наслаждаться тихим зимним вечером, и легким морозцем, и пляшущими в тусклом свете фонарей снежинками, и многозначительным молчанием.

Аллея заканчивалась. Еще метров пятьдесят – и она упрется в хорошо освещенную улицу. Тогда им придется расстаться. Точнее, не совсем расстаться, но идти порознь, делая вид, что они незнакомы. Ленка – впереди, Андрюха – сзади, на таком расстоянии, чтобы не потерять ее из виду и в то же время не вызвать ненужных подозрений.

– …Оба-на! Кто к нам идет?! – Три черные фигуры выросли точно из-под земли. – Привет, Лихой! – Одна из фигур шагнула вперед, под оранжевый свет одинокого фонаря.

Леночка вздрогнула, вцепилась в Андрюхину руку, а сам он скрипнул зубами от досады.

О чем же он думал?! Какой черт понес его на чужую территорию, да еще с девушкой! Двоих, по-прежнему остававшихся в темноте, он не разглядел толком, зато говорившего узнал мгновенно. Да и кто из дворовой шпаны не знал Дему, главаря самой большой и самой опасной уличной банды?!

Дему знали все! Знали и боялись. Он был настоящим отморозком, одинаково жестоким как с чужими, так и со своими. Ходили слухи, что он искалечил одного парня просто за то, что тот оказался недостаточно расторопен, когда Деме вздумалось прикурить, опоздал с зажигалкой. В эти слухи Андрюха верил. Дема мог избить человека даже за гораздо меньшую провинность. Для этого у него имелся идеальный баланс между крепкими, тренированными в подвальной «качалке» мышцами и микроскопическим мозгом. Баланс этот был подкреплен звериной злостью и солидной коллекцией колюще-режущих предметов, с которой Дема никогда не расставался.