Ничего интересного - [39]

— Загорелись, — ответила я.

— Невероятное зрелище. Даже… даже страшное.

— Им не больно, — заметила я и тут же поняла, что Мэдисон переживает вовсе не за детей.

— Я хочу сказать, я, конечно, знала об этом, — продолжала она, и я поняла, зачем ей понадобилась. Ей было нужно, чтобы кто-то подтвердил: да, так оно и было, дети загорелись. — Но я оказалась не готова к тому, как… ярко, что ли? Как это было ярко.

— Да, это что-то.

— Они с тех пор еще загорались?

— Нет, — соврала я, ни секунды не колеблясь. — Никакого огня. Ни искорки.

— Что же… Это хорошо, — ответила Мэдисон. — На это мы и надеялись. Я знала, что ты справишься.

— Откуда ты знала?

— Просто знала, и все. Я знала, что если кто-то может нам помочь, то это ты.

За годы нашей переписки после школы Мэдисон время от времени приглашала меня навестить ее, увидеться, но в ответном письме я каждый раз трещала обо всем, не упоминая о визите, надеясь, что она сменит тему. И она всегда меняла. Мэдисон никогда особенно не старалась. Каждый раз я хотела сказать «да», но не могла заставить себя поехать. Потому что боялась, что, если приеду, только раз, и из этого ничего не выйдет, если Мэдисон поймет, что я не та, кем она меня видит, я больше никогда о ней не услышу. Пока я оставалась на своем месте, а она на своем, нас с ней связывал тот год в «Железных горах», где какое-то время все было так идеально. А теперь я сидела здесь, рядом с ней, и мир вокруг был таким тихим, как будто в нем были только мы.

— Ты рассказывала им обо мне? — наконец спросила Мэдисон, очень тихо.

— Детям? — переспросила я и почувствовала, как в животе камнем оседает разочарование, возвращая меня к реальности. — Рассказывала ли я им о тебе?

— Да, вы обо мне говорили? Ты сказала, что я хорошая? Что я классная? Что я добрая? Что мне можно доверять?

Я все еще пыталась убедить их, что это все можно сказать обо мне. Обсудить кого-то еще я пока не успела. Но Мэдисон глядела на меня с такой надеждой, и странно было видеть, как она переживает о том, что о ней думают другие.

— Конечно, — соврала я. — Я рассказала им, какая ты чудесная и что ты будешь им хорошей мачехой.

— И они тебе поверили? — допытывалась она.

— Кажется, да. — Было видно, что этот ответ Мэдисон не устроил, так что я добавила: — Гарантирую, к концу лета они будут тебя обожать.

— Ну и хорошо. Узнай, что им нравится, и я подарю это им.

— Взяткой берешь? — улыбнулась я.

— Какой смысл иметь деньги, если не можешь с их помощью располагать к себе людей? — пожала она плечами, потянулась к ведерку, достала еще одно пиво, открыла и протянула бутылку мне.

— Сколько у нас времени? — спросила я.

— Сколько времени? — недоуменно переспросила Мэдисон.

— Прежде чем я вернусь к детям.

Мэдисон задумалась, глядя на меня.

— Сколько тебе нужно? — спросила она, но я не ответила. Что бы я ни сказала, этого будет недостаточно.

Семь

— Мы хотим забивать! — сказал Роланд, но я не разрешила. Пока что. Мы с ними пытались что-то выстроить вместе, и начинать надо было с основ. До меня потихоньку доходило, что с этими ребятами сперва нужно построить фундамент, а то жизнь очень быстро станет очень сложной.

— Так, начнем с дриблинга, — сказала я, держа баскетбольный мяч.

Не знаю, почему я сразу об этом не подумала. Я больше всего на свете обожала баскетбол. Может, в этом и есть суть воспитания: давать детям то, что ты любишь больше всего на свете, и надеяться, что они тоже это полюбят.

И да, я понимала: что бы я ни затеяла, это будет тупо. Всего два дня назад дети признались, что мама пыталась их убить. Конечно, естественно, им нужна была психотерапия. Но мне популярно объяснили, что психотерапия — не наш вариант. Что оставалось? Приходилось полагаться на то, что эти дети, которые в огне не горят, просто крепче других людей. Если их тела невосприимчивы к пламени, что творится у них внутри? Может, они могли сами постараться остаться в живых. Может, я сумею сделать их счастливыми. Единственное, что у меня в тот момент было, — баскетбол.

— Мы хотим забивать! — снова сказал Роланд, глядя на корзину, но я положила ладонь на его мяч — он так странно держал его, напоминал птицу со сломанным крылом — и аккуратно подтолкнула обратно к нему. Рука у меня все еще болела от острых зубок Бесси, но пальцы сгибались почти безболезненно, и припухлость спала.

— Вы знаете, что такое дриблинг? — спросила я.

Дети переглянулись. Я знала, они не любили вопросы, но что мне оставалось? Иначе не узнать.

— Это вот так? — сказала наконец Бесси, ударяя по мячу, чтобы тот отскочил от земли и вернулся к ней. Она выхватила его из воздуха неловко, как будто из воды ей на руки прыгнула рыба.

— Типа того. Это оно и есть. Мяч отскакивает от земли и возвращается к тебе.

— И в этом весь прикол? — уточнила Бесси. — Вести мяч весело?

— Это самое веселое занятие свете, — подтвердила я. — Мяч у тебя в руках, так? Это твой мяч. Ты бросаешь его, и он больше не твой. Но не успеешь опомниться, и мяч вернется, если все сделать правильно. Ты бросаешь его опять, и он возвращается. И если делать так снова и снова, по нескольку часов каждый день, в конце концов ты перестанешь беспокоиться. Ты знаешь, что мяч — твой, и никогда его не потеряешь. Ты знаешь, что он всегда к тебе вернется, что всегда сможешь к нему прикоснуться.