Ни закона, ни жалости - [66]

Я начал снижение.

При маневренности дельталета можно было бы снижаться и резче, но я побоялся возможного нисходящего потока воздуха, идущего по склону, что было вполне допустимо при нынешнем направлении ветра, и потому поосторожничал. Лишние двадцать метров, на которые продлится посадка, погоды не сделают. И потому я заходил на посадку плавно. Неприятность состояла в том, что мне не было видно переднего колеса, которое находилось под «тележкой», прямо под моими ногами. Но даже если оно и провалится в снег, решил я, есть надежда, что «тележка» сможет скользить по снегу, оставляя борозду. Все-таки корпус у нее обтекаемый и имеет плавные линии. Если попадется камень, будет хуже, но они, хотелось надеяться, плотно присыпаны снегом. А следить за задними колесами мы могли.

– Твое колесо левое, мое правое, – предупредил я Волоколамова. – Следи внимательно. Малейший провал – давай команду.

– Понял, – согласился Волоколамов.

– Внимание…

Я твердо держал в руках управляющий треугольник, готовый в любой момент подать его вперед или чуть в сторону, если будет проваливаться какое-то одно колесо. Пожалуй, если провалится одно из задних колес и затормозит нас, это может обернуться большими и худшими последствиями, чем провал переднего колеса. Дельталет развернет, перевернет и вырвет стойку крепления колеса. Что полеты на этом прекратятся, это было ясно. Не ясно было, что будет в таком случае с нами. При перевороте машины хорошо бы просто вывалиться в снег. Для этого нужно только расстегнуть ремни безопасности. Но расстегивать их нельзя, потому что никто не даст нам гарантию, что торможение не произойдет при провале переднего колеса. Поедет тележка по снегу или не поедет – это еще вопрос. Но важно было не пропустить момент касания колесом поверхности и ощутить, прочувствовать, что представляет собой наст и насколько он крепок.

Это был момент истины и нервного напряжения. Я смотрел не вперед, а через свое правое плечо на колесо. И поймал момент появления шлейфа из снежной пыли позади буйка обтекателя. Но самого касания даже не почувствовал, таким оно было легким.

– Как у тебя?

– Норма.

– У меня тоже.

– Будем жить, может быть…

– Как бог даст…

В такие моменты почему-то не возникало никаких сомнений в существовании бога. Я много раз уже убеждался, что сомнения возникают только на простом и мирном бытовом уровне. А в любой острой ситуации – веруешь, и сомнения не одолевают. Потому что верить больше не в кого. Сам ты в такой ситуации практически ничего не значишь.

Я поднял голову, посмотрел вперед, потом на приборную доску и начал легкое и плавное торможение. Дельталет слушался меня идеально. Более того, я даже не остановился полностью, но, когда скорость упала, стал выруливать по кругу, чтобы вернуться к месту начала посадки, откуда можно было бы выйти к краю плато, чтобы наблюдать сверху за противоположным склоном ущелья. Самому-то мне можно было бы и пешком туда дойти, но Волоколамову сильно мешал гипс, а я хотел и капитана использовать в качестве наблюдателя, надеясь, что на небольшом отрезке пути он сможет обходиться без костыля.

– Приехали, – констатировал Волоколамов, когда дельталет остановился в самом начале нашего отчетливого следа на нетронутой – вероятно, на протяжении многих веков – поверхности снежного наста. То, что здесь до нас нога человека не ступала, впечатления на нас не производило. Это важно для первооткрывателей по натуре. Для нас же это не играло существенной роли. Мы в спецназе люди более практичные, чем романтичные.

– Приехали, – согласился я и выбрался из «тележки» на наст.

* * *

Я не стал помогать Никифоровичу выбираться на наст – решил сначала сам посмотреть, насколько место удобно для наблюдения, и потому остановил его жестом, а сам двинулся к краю плато. При этом не забывал пробовать прочность снега под ногами. Часто случается, что снег козырьком нависает над краем и готов сорваться от легкого сотрясения. Один такой участок я даже видел, когда мы еще были в воздухе. Но он, кажется, находился чуть в стороне. Тем не менее осторожности я не терял. Однако все обошлось благополучно, хотя иначе и быть не могло, потому что на самом краю я видел место, где плато от пропасти отгораживала россыпь крупных и мелких камней, видимо, когда-то принесенных сюда то ли тающим снегом, то ли сдвигами почвы. Эти камни, по логике, не должны были лежать на снежном покрове, подумалось мне, и потому я выбрал именно это направление.

Каменная преграда была в действительности мощным естественным бастионом для защиты – правда, непонятно от кого, потому что атаковать со стороны пропасти по почти отвесной стене никто не смог бы. Но внешнее сходство с фортификационным сооружением просматривалось, и военному человеку не отметить это было невозможно.

Я сел на камнях, свесив ноги в пропасть, и глянул на противоположный склон. Там все было без изменений. Тогда я посмотрел по сторонам. Метрах в ста налево от меня над пропастью нависал большой снежный козырек, готовый сорваться. Именно его я наблюдал во время полета. Больше опасных мест не просматривалось.