Ни стыда, ни совести [сборник] - [64]

Огромный вал, черный, как ночь, в основании, синий в средней части, нежно-зеленый у гребня, яростно-пенный на самой макушке — окатил меня с головы до ног. Тут… тут сам художником станешь! И как только меня не смыло? Это происшествие — маленькое происшествие внутри большого, которое, сравнительно со страданиями Предрага, возможно, и не происшествие, — вынудило меня тщательнее рассмотреть положение, в котором я нахожусь.

Я поднял голову — хватит бычиться-то! — и огляделся… Хм, положительно, «№ 7» (это тост без произнесения оного) был лишним. Вокруг меня, насколько хватало глаз, простиралось море. И оно не было спокойным, нет: мало того, что у горизонта оно в какой-то дикой пляске соединялось с небом (или небо своей черной тяжестью прижимало море, как возлюбленную, — судите, как хотите, я слишком пьян); мало того, что волны, приближаясь ко мне, угрожающе вздымались и неслись галопом; мало того, что меня с трех сторон пронизывал кинжальный ветер, — так ведь отсюда же не было выхода! Прогибаясь подо мной серпом, моя скала позволяла мне: ухватиться руками, упереться ногами, — но изменить положение, увы, не представлялось возможным. Вытянув голову, насколько можно было — и удостоившись очередной порции пены далеко не от Gillette, я увидел одну скалу слева — в форме волчьей морды, и две справа — в форме желваков на щеках Верочки, когда она увидит меня не таким, какой я здесь, а такого, какой там.

Где — там? И я опять вернулся мыслью к тому, где пребывает мое бренное тело, пока я тут нежусь, в этих эмпиреях.

Между тем становилось холодно — нет, стало холодно, стало в один миг! — да так, что мои зубы — пусть и виртуальные, но все же! — стали выбивать что-то. Азбуку Морзе я не знаю, но, вероятно, это было: SOS. Становилось неуютно, становилось тревожно. Начался прилив — я заметил это потому, что сумасбродная вода подбиралась уже к моему ремню от Latin, а ноги были уже поглощены ею безвозвратно. И главное: не на кого свалить вину! Предраг серб, он ни в чем не виноват. Я снова пристально вгляделся — насколько позволяли мне валы, дававшие мне пощечину за пощечиной — вгляделся туда, где море сливалось с небом. Там, впрочем, уже ничего не было. Ветер пригвоздил меня к скале, как Прометея, даром, что огонь я приобрел, как добропорядочный гражданин, в супермаркете, и людям — исключая Предрага — его не дарил. Господи, как холодно! И… красиво. Расскажу Верочке… нет, Сашеньке — не поверит. Однако… Я ударился о выступ скалы, ощутив ее неоспоримую твердость.

Однако надо что-то решать. Надо… б-р-р-р… совершить что-то такое, что ясно и моментально выведет меня. Куда? А собственно, туда, где я сейчас. Порыв ветра и вслед за ним — немилосердная медвежья лапа волны, едва не захлестнувшая меня полностью, — напомнили мне, где я. Ждать? Но чего? Того, когда я совершу погружение, как дайвер, только принудительное и без акваланга? Плыть? Но куда — меня окружает море! Шибанет головой о скалы — вот и весь заплыв. Что я делал в прошлый раз? Когда Сашенька поливала меня то бишь? Я… Ах, да сколько это будет продолжаться! Бр-р-р… Да, что я делал? За… зах…

Захлебнулся. Да. Одна из волн, что стремились ко мне, одна из плетей, что в бессильной злобе хлестали друг друга, — лизнула подошву скалы, поднялась по ней, как язык черного пламени, и — заткнула мне рот и мозг, переполненный обрывками мыслей.

Маки в окрестностях Живерни

Плавать, видите ли, я не особенно умею. Да и то сказать: генеральный директор, член Совета… Нет, не умею; особенно по траве. Когда-то учился — наша вожатая укладывала нас лицом в песок и командовала: «Правую вверх, левую вниз! Левую вверх, правую вниз! Щеглов, ты опять отлыниваешь?» Тогда я не отлынивал, хотя и захлебывался песком; не отлынивал и сейчас, старательно двигая руками и ногами. Трава попалась мягкая, без репьев, поэтому то время, которое я потратил на осознание себя как личности здесь — в лощине, на травяном ковре, в непосредственной близости от какого-то расстеленного красного полотнища — ой, да это маки! — так вот, это самое время я хотя и выглядел смешно, но потратил, уверен, с пользой для своих мышц.

Я встал, отряхнулся, — мой костюм от Сardin выглядел как новый и даже на вкус был, с учетом моих морских треволнений, недосолен, — и решил исследовать переменившееся положение. Я не шатался — колонн, чтобы проверить это, не было, но я заключил так, сделав два робких шага; был, как всегда, спокоен. «Кремлевская», похоже, начинала сдавать позиции. А этот холодный душ!

Я огляделся. Вот это нужно запомнить! Лощина, посреди которой я стоял, имела форму правильного углубления — что-то вроде гроба, если отвлечься от прискорбного его назначения; прямо напротив меня два куста — жимолость, подумал я, или можжевельник (кустов я знаю немного), — взбираясь по склону, остановились на полдороге; все дно этого гроба — не силен я в сравнениях, не обессудьте, — покрывало маковое поле; таким образом, изначально, стало быть, я лежал на откосе головой вниз; хорошенькое дельце! Но маки, маки, что за прелесть! Ступая лакированными штиблетами по влажной от росы траве, сбивая букашек, размахивая руками, как косец, я сбежал несколькими шагами вниз. Будучи слоном, я, конечно же, растоптал несколько маков. Так вот чем пахнет от моих рук! Дунул ветерок — не тот умопомрачительный, хлесткий ветер, что охаживал меня на скале, но — легкий, нежный ветерок, как выдох ангела. Маки тотчас поклонились кому-то, один за одним, — оттуда, где я стоял, было видно, как на миг ковер стал жиже и как бы розовее, а потом вернулся в свое кровавое состояние. Эх, зачем я не поэт! В приступе досады, растоптав еще несколько нежных венчиков, я улегся — это в костюме-то от Сardin — прямо в маки.