НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24 - [38]

Анфед вдруг хихикнул.

— Это чего? — удивился Кубыкин.

— У меня еще одно желание есть.

Все посмотрели на Анфеда. Он застеснялся:

— Ногу сломать!

— Анфедушка, — протянула Надя голосом любящей учительницы, — зачем?

— Ну как, — совсем застеснялся Анфед. — Три месяца отдыху. А хорошо сломаешь — все пять! И зарплата идет, и можешь чем-то своим заниматься. У нас один чудак чуть не полгода на больничном сидел, так почти кандидатскую сделал за это время.

Надя засмеялась и повернула голову к Веснину:

— А вы что хотите сломать?

— Судьбу, — хмыкнул Веснин.

— Есть причины?

— У кого их нет?

— За всех не говорите, — ядовито улыбнулся Ванечка.

И Надя улыбнулась. Хорошо улыбнулась — без насмешка, без иронии. Веснину сразу стало легче. Он всегда был такой — легкий на улыбку. Ругань перетерпит любую, на своем будет стоять, а вот улыбка не раз сбивала его с позиций. Он даже подумал: «Чего я на всех злюсь? Тот не такой, эта не такая… Мир под меня подгонять никто не будет. Самому надо за собой следить. Сам виноват, что ни отдых, ни работа не лезут в голову. Может, и прав Серов: не только пришельцем я должен жить. Мог ведь я не только о других планетах писать…»

«Мог! Мог! — сказал он себе. — О том же Щеглове — истинном северянине, устроившем на Чукотке настоящую коммунистическую факторию, где каждый брал в лавке все, что хотел, расплачиваясь по своим возможностям. То, что ревизия не оценила искренности Щеглова — дело второе. В каком-то смысле Щеглов сам был пришельцем. Если не с Трента, то уж из будущего…»

Мысль о Щеглове не затерялась в голове Веснина. Вытащила из памяти круглые наивные глаза северянина, рядом с которым Веснин проработал два года. Но уже до знакомства с Весниным Щеглов пользовался на Севере славой большого коллекционера. Началось это у него давно, еще до войны, когда после злополучной фактории его произвели в начальника почты, где впервые, к счастью для себя и к несчастью для редких подписчиков, Щеглов обнаружил иллюстрированные журналы. Картинка к картинке — восхищенный Щеглов собирал все. А когда подписчики возмутились, с легким сердцем оставил почту и, разобрав обклеенные репродукциями дощатые переборки дома, отправил все это свое богатство в Норильск. Он знал, что путеводная звезда найдена. Слух о коллекции Щеглова дошел до одного известного художника, проживавшего тогда в Норильске. Художник познакомился с коллекцией и пришел в ужас. «Вкус! Где вкус?» — ошалело спросил художник. «Какой, однако, вкус? — спросил Щеглов. — Я первую премию получил на выставке. Я могу любой уголок оформить! Вот водка, она с премии, давай пить!» Но художник вынул из кармана свою собственную бутылку. «Я на деньги, полученные за дурной вкус, не пью!» — «А я премию получил!» — хвастался Щеглов. «За дурной вкус, за отсутствие вкуса»! — «Однако ты что-то такое знаешь, — сдался Щеглов. — Учи!»

«Чем не пришелец, — подумал про себя Веснин. — Но вот ведь я не писал о нем…»

И посмотрел на Надю. «Пора бы ей детей завести. Муж — не то. Муж сейчас не самое главное. Сейчас любят самостоятельность. Но — дети…»

Блики света прыгали по лицу Нади — красивое у нее лицо. «Интересно, чего бы она хотела, сбывайся наши желания?»

— Ну? — засмеялся Анфед, будто подслушал мысли Веснина, и потянул Надю за рукав коротенького халатика. — Теперь твоя очередь. Говори.

Но ответить Надя не успела. Может, и задумала желание, но ответить не успела. Мощная молния разорвала небо на неровные куски, вонзилась в море, забилась в истеричных конвульсиях. И глухо покатились над лесом, палатками, над узкой речкой и тальником грохочущие раскаты.

Кубыкин вскочил:

— Пойду… Генератор вырублю… Свечки готовьте…

И кинулся в навалившуюся на мир темноту.

Веснин вспомнил: вкладыш так и висит на кустах. Надо его снять. Дождь хлынет — не высушишь. Да и свет Кубыкин сейчас отключит.

Не прощаясь (не принято это было на базе), встал, задел плечом столб, на котором тускло светился фонарь, и фонарь, как по сигналу, вдруг начал гаснуть, совсем погас. А за кухней ревнул, захлебываясь, генератор.

Настоящая непробиваемая темнота окутала базу, только костерок за спиной Веснина пошевеливал лапами. Невольно выставив перед собой руки, Веснин искал — где она тут, палатка?

Ударила молния, и палатка будто выпрыгнула из тьмы. Полы отброшены, внутри свеча.

Свеча?

Какая еще свеча?

Разве, уходя, он зажигал свечу?

Неприятный холодок тронул кожу Веснина. А тут еще растяжка попала под ноги. Споткнулся, упал, расползлась на плече рубашка. «Финская, — еще успел подумать Веснин. — Серов привез. Сказал: большая она ему! Да в рая, наверное. Человек запасливый, скорее всего, две купил».

И как-то необыкновенно четко он представил себе Серова. Щуплый, узкое лицо или в порезах от безопасной бритвы, или вообще небритое; в очках, левое стекло в трещинах, плохие мелкие зубы — первый любовник, черт подери! Но голове этого любовника могли позавидовать многие. Многие, кстати, и завидовали.

Встав, Веснин тряхнул головой и, сделав пару шагов, решительно влез в палатку.

Ни-че-го!

Ни огня, ни свечения. Ничего! Тьма. Сумрак.

Он нашарил спички, нашел свечу. Вот теперь — да, горит свеча. Настоящая, стеариновая. Матрас валяется, спальник. В углу, на рассохшемся столике — кофейник, чашка, продукты. Ничего необычного.