НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 15 - [9]

Зыбин говорил тихо, ровным, лишенным оттенков голосом. Но страшен был этот голос, и Снетков сразу сник, улыбка сползла с его лица, он растерянно заморгал и отступил еще на шаг.

— Я ни с кем еще тюремную баланду не хлебал — тоже запомни. И для тебя же лучше будет, если ты никогда больше не обознаешься, понял? А чтобы соблазна не было — катись отсюда подальше! Чем дальше, тем лучше…

— Так не на что… Я бы и рад, да обнищал до последнего края…

— На, и чтоб я тебя больше не видел!..

Зыбин выхватил из бокового кармана пачку денег. Снетков боязливо протянул руку, и деньги мгновенно исчезли.

— Я письмишко, если позволите, пришлю… Адресок свой…

— Не надейся! Пошел, ну?..

Снетков, оглядываясь, сутулясь, заковылял к вокзалу.

В начале июня 1941 года пришло письмо. От Снеткова. Он был недалеко, в соседнем районе. Писал вежливо, без упоминаний о прошлом. Сообщал, что нездоров и нуждается в помощи. Что было делать? Послать деньги — значило окончательно попасть в лапы Снеткова. Не ответить — придет другое, третье письмо, и рано или поздно тайное станет явным. Зыбин начал готовиться к отъезду. Следовало добыть надежные документы на другое имя. Егоров должен был исчезнуть, как десять лет назад исчез Зыбин.

Но он медлил. Медлил, хотя и понимал, что опасность растет с каждым днем. А после 22 июня, когда с фронтов стали поступать грозные сообщения, когда фашисты заняли Минск и двинулись к Смоленску, отпала (так считал Зыбин) необходимость бегства. Он стал вынашивать иные планы…

IV

…Красное кирпичное двухэтажное здание в переулке близ Большой Пироговской улицы. Местонахождение клиники Егоров определил без труда по дороге — он был коренным москвичом, да и жил недалеко, в Денежном переулке.[2] …Длинный коридор. Слева — двери в палаты, ванную, туалет. Справа окна, выходившие в сад. Окна без решеток, но стекле в них очень толстые, слегка выпуклые. Из окон видны оголенные кусты и деревья, жухлая, порыжевшая трава, посыпанные песком дорожки. Песок впитывает воду, а во впадинах между дорожками лужи, и из них торчат где коричневые, где еще зеленые стебли травы. Вдалеке видна кирпичная стена — высокая, метра в три или больше. Все это Егоров увидел, когда шел в сопровождении двух здоровенных санитаров в «наблюдаловку» — палату для наблюдения, куда его поместили. Ему было неловко идти в одном белье. Ни пижамы, ни халата не дали.

В наблюдаловку — предпоследнюю по коридору палату — Алексея ввели через большую двустворчатую дверь. Дверь (он узнал это позже) была распахнута всегда. Напротив нее в стене светилось широкое — в размах рук — но невысокое застекленное окно. Оно было здесь специально прорезано, чтобы дежурный врач или медицинская сестра могли видеть, что происходит в «наблюдаловке», находясь в своем кабинете. А у дверей постоянно сидели два санитара. Таким образом, за больными неотступно — днем и ночью — следили три или четыре пары глаз.

Шли дни. Егоров освоился и многое узнал, потому что санитары охотно вступали в беседы, не прекращая, однако, наблюдения за больными. Егоров узнал, что в «наблюдаловке» были обитатели постоянные и временные. Постоянные — безнадежно больные. Временными были люди, подававшие надежду либо на полное излечение, либо на значительное улучшение состояния. Их спустя некоторое время переводили в другие палаты, а затем выписывали. Егоров был «временным». Ему сказал это огромный, могучий и каменно спокойный санитар Слава. Слава учился в медицинском институте, а в клинике служил ради практики и заработка. Он, видимо, сказал врачу что-то хорошее о Егорове, потому что Алексею выдали халат и разрешили выходить без сопровождения на прогулки в сад.

Сад окружала высокая кирпичная стена, преодолеть которую было, конечно, невозможно. Это Егоров понимал. Но все же решил использовать прогулки для своего освобождения. Егоров написал письмо в партком железнодорожных мастерских и, прикрепив ниткой камушек, перебросил его через стену. Он знал, что отправляемые обычным путем письма просматриваются врачами, и его послание наверняка не дойдет по адресу. Алексей ждал ответа, считая, что кто-нибудь поднимет брошенное письмо и пошлет в мастерские. Но ответа не было. Он тем же способом переправил второе письмо, потом третье. Никто не явился в клинику. Егоров не знал, что санитары, внимательно наблюдавшие за больными и в саду, видели его проделки, и письма были подшиты в историю болезни. Они служили для врачей подтверждением устойчивости недуга Егорова. И все могло кончиться плохо, если бы не произошли два события. Первым была вечерняя беседа с санитаром Славой, а вторым — приход нового заведующего отделением психиатрической клиники…

— Мне здесь очень плохо, Слава. Все эти психи заняты только собой и даже не замечают, что сидят в сумасшедшем доме. А я здоров. И все отлично-хорошо вижу и понимаю. Но врачи не верят, что я здоров. И ты не веришь…

— Я верю… Скажу больше: верю, что с тобой приключилось все, о чем ты рассказываешь.

— Но почему…

— Погоди, не перебивай. Никакой «влаги жизни», конечно, не было. Это тебе показалось. Просто произошло случайное совпадение — необыкновенно быстрое исцеление связалось в твоем сознании с какой-то необычной по цвету водой. Исцеления, похожие на чудеса, мне приходилось видеть самому. Дело в том, что медицина пока еще не знает, какие скрытые силы, способные победить болезнь, есть в человеческом организме. И не знает условий, при которых эти силы начинают действовать. Точнее — мало знает. Вот и у тебя, видимо, произошло такое высвобождение этих тайных сил. А ты придумал сказку о чудесной воде и стал с этого момента душевнобольным для всех окружающих тебя людей. Ведь один из важнейших признаков психического заболевании — если не самый важный — это неправильное поведение. В этом все дело.