— У меня самого тьма вопросов, — торопится он. — Первый: ведь условия на поверхности Ядра непривычны, не очень благоприятны для нас — жителей Шара. Сумеем мы приспособиться?
— Ядро предоставляет нам две возможности, — отвечает Физик быстро. — Внутри там такие же звезды, как в Шаре, можно отобрать среди них удобные. Но еще заманчивее расселиться на поверхности Ядра. Все Ядро вращается, как твердое тело. Видимо, мы сумеем доказать, что оно окружено достаточно плотной оболочкой. Сила тяжести на ней примерно, как на звездах, излишек гравитации придется снимать искусственно. И нет своего освещения, понадобится искусственное. Но зато какие просторы! Мы получим как бы единую планету диаметром в четыре тысячи световых лет, сверхастрономических размеров строительную площадку. Там можно создать невиданных размеров общество единой культуры. И каких высот оно достигнет, мы, скромные жители одной звездной кучки, не можем даже и вообразить. Разве не стоит потрудиться ради этого?
— Вопрос второй, — вставил Дятел поспешно, словно опасаясь, что его перебьет кто-нибудь. — Сколько труда это все потребует?
— В проекте есть цифры, — сказал Физик неохотно. — Вы хотите, чтобы я зачитывал таблицы?
— Нет, зачитывать не стоит. Это утомительно и недостаточно ясно. Но уважаемому собранию полезно знать порядок цифр. Сейчас у сапиенсов в среднем по Шару четыре часа обязательного труда. Сколько прибавится?
— Не больше, чем при освоении шара ОГ.
— Точнее? От и до?
— Очень большой разброс с цифрах в зависимости от вариантов. — Физик явно уклонялся от прямого ответа. — Осваивать поверхность труднее. Легче проникнуть к внутренним звездам. Десятки миллиардов светил. Для начала можно выбрать самые удобные для жизни.
— Но самые удобные для жизни, вероятно, заселены жизнью. Там могут быть свои сапиенсы.
— Суперсапиенсы — едва ли. Если бы были, давно бы объявились, сами связались бы с нами.
— А низшие расы вы предлагаете уничтожить? — это уже не Дятел спрашивает, другой голос. Я бы поручился, что это голос Лирика.
— Не передергивайте. Я имею в виду животных, досапиенсов.
— Кто определит перед вами уженеживотные или ещенесапиенсы?
— Специалисты определят, на основе науки.
— Ваша наука столько раз ошибалась (ну, конечно, Лирик).
— Это не моя наука, а ваша астропсихология, астродипломатия.
Граве, Гилик, где вы? Что такое астродипломатия? Есть такая наука?
— Удивительные пробелы у тебя, Человек, — ворчит Граве. — Я же сам астродипломат. И практик и преподаватель. Веду курс. Кстати, и тебе полезно походить, послушать.
— А у меня как-то душа не лежит к этому делу. Наверное, это профессиональное, литературное. Мы заняты поиском точных слов, чтобы выразить нюансы мыслей. А у вас положено выражаться дипломатично, смягчать, церемонии соблюдать. И какого-нибудь коронованного недоноска именовать высочеством, рассыпаться бисером перед ним. Нет, это не по мне.
— У тебя, Человек, устаревшие понятия о дипломатии, примитивные. У нас иной принцип. Мы настолько могучи, что можем и уступить, обойтись без чужой помощи. Мы сами дарим. Девиз астродипломата: помоги, потом проси. Да ты позанимайся, разберешься сам.
— Позаниматься? А я справлюсь, Граве?
Я — снег.
Пухлой шубой лежу я на пашне, очень белый, белей, чем белье, накрахмаленное и подсиненное, белый с искрой, как бы толченым стеклом присыпанный, незапятнанный, нетронутый, словно ватман, только что приколотый к чертежной доске. И лыжни исчертили меня, нанесли двойные линии, идеально параллельные, льдисто-голубые днем, сиреневые к вечеру, с розовыми бугорками от лыжных палок на закате.
— Достаточно. Верю. Вынужден. Мало смотрел на ваши снега. А теперь ты — огонь. Огонь одинаков везде.
— Я — огонь. Я пляшу на поленьях, извиваясь и изгибаясь, звонко оранжевый с синими лентами и желтыми колпачками на каждом языке. В черное небо бросаю охапки искр, светлых продолговатых иголок.
— Ну, для первого раза приемлемо. А теперь ты — я.
Бросаю вороватый взгляд на Граве, не очень надеюсь на память. Впрочем, надо показать его в подлинном виде, без анапода.
Удлиненный череп обтянут землистой кожей, темнеют глубокие глазницы. Пятна, не забыть бы пятна! Характерная поза острые колени расставлены, на коленях узкие руки.
— Пальцев сколько?
— Ах да, три пальца у него. А я свои руки вообразил, пятипалые.
— Придешь сдавать еще раз, — говорит он жестко.
Да, я учусь на астродипломата, занимаюсь в группе Граве, вместе с десятком звездных сапиенсов, почему-то земноводных по преимуществу. Занимаемся вместе, сидим порознь, каждый в своем баке они — в водных, я в кислородно-азотном, слушаем наушники с переводом, долбим «Наставление астродипломата» каждый на своем языке. А в «Наставлении» сказано: «Наблюдайте, не вмешиваясь в чужую жизнь, предпочтительно оставайтесь незамеченными, пользуйтесь гипномаской». Гипномаска это и есть: «Я снег, я снег, пухлой шубой лежу на пашне». С виду — повязка на лбу, как и анапод. В сущности, гипномаска и есть анапод обратного действия. Там чужие становятся похожими на людей, а тут ты внушаешь, что ты снег, огонь, скелет с пятнистой кожей.
