НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 13 - [10]

— Ну рассказывайте, рассказывайте подробнее. Где были, что успели повидать?

— А я, голубчик, нигде не был. Я вас жду.

— Хотя бы про эту планету расскажите. Какая она? Похожа на Землю? Поля здесь зеленые, небо голубое? Лето или зима?

— Не лето, не зима и зелени никакой. Это искусственная планета. Межзвездный вокзал. Ни полей, ни неба — одни коридоры.

И торопливо встает, уклоняясь от расспросов:

— Доктора не велели вам разговаривать.

Ох уж эти доктора! Всюду они одинаковы — на Земле и в Звездном Шаре.

Обман чудовищный! Все неправда! Кому же верить теперь? Впрочем, надо взять себя в руки, успокоиться, записать все по порядку.

Болеть на чужбине плохо, выздоравливать еще хуже. Это я уже писал. За окном чужая планета, а с постели не спускают. Пичкают лекарствами, вечный компресс на лбу.

А чувствую себя нескверно, ем с аппетитом, боли все реже. И всего-то пять шагов до окна.

Как раз врачей не было, все ушли на обход Гилика унесли для технической профилактики. Ну вот, я спустил ноги с кровати, голову высвободил из компресса, шаг, другой пятый. Я у окна.

Кошмар!!!

Опять бред первых дней болезни, ужасные видения зоофантастики: жуки с моноклями, сросшиеся ежи, амебы на крыльях. Бегут, летят, ползают, скачут, как нечисть из «Вия». Меня заметили, вылупили глаза, языки вытянули, ощерили пасти…

— В кровать! — это уже сзади хрипят, за спиной.

Оглянулся. В дверях самый страшный: голый череп с пятнистой кожей. Я завопил, глаза зажмурил…

Слышу голос Граве: «Скорей в постель, голубчик! Вам плохо Компресс на голову, скорей!»

А я и кровати не вижу. И стен нет, какие-то трубки, цветные струи колышутся. Вой, писк, треск. Уж не помню, как забрался на матрац, голову всунул в повязку…

Снова голос Граве:

— Откройте глаза, не бойтесь. Все прошло.

Чуть разлепил веки. Верно, исчез кошмар. Идет от двери мой спутник, ноги волочит, отдувается, такой рыхлый, обыденный, с жалостливым лицом.

— Плохи мои дела, Граве, — говорю я и сам удивляюсь, какой у меня плаксивый голос. — Схожу с ума. Галлюцинации среди бела дня. Мертвецы видятся с трупными пятнами.

Граве тяжело вздыхает. Так вздыхают, решаясь на неприятное объяснение. Берет меня за руку, поглаживает тихонько.

— Это вы меня видели, голубчик. Так я выгляжу на самом деле, без анапода.

Анапод, как выясняется, специальный прибор у меня на лбу, который я принимал за компресс.

Если сдвинуть его, передо мной пятнистый скелет, чудище из страшной сказки.

Если надвинуть, возвращается в кресло тучный старик, сутулый, обрюзгший, смотрит на меня участливо.

Старик — скелет, скелет — старик. Кто из них настоящий?

Кажется, Граве улавливает мои мысли.

— Мы оба настоящие, — говорит он. — Я действительно уроженец планеты Хохх, нечеловек с пятнистой кожей. И я действительно старик, пожилой ученый, астроном, посвятивший жизнь межзвездным контактам. По мнению моих знакомых, я тяжелодум, медлительный, мешковатый, несколько ироничный. Это мой подлинный характер. Анапод улавливает его и преобразует в привычную для вас форму в образ человека с такой натурой, как у меня.

Старик — скелет, скелет — старик. Открытки бывают такие справа видишь одно, а слева — другое.

А все-таки, обман!

Пусть внешность отвратительна, культурный человек не обращает внимания на внешность. Мне неприятно, что звездожители начали знакомство со мной со лжи, с очков, втирающих мне очки. Ведь мы полагали, что они — старшие братья по разуму — образец безупречной честности.

Я возмущен и высказываю свое возмущение Граве.

Вот как оправдывается пятнистый череп.

— Вы ошибаетесь. Правда трудна, не всем под силу ее вынести. И у вас на Земле скрывают истину от тяжело больных, прячут от детей темные стороны жизни. Даже взрослые брезгливо отворачиваются от неопрятных язв, от попавшего под поезд. Мы же пробовали подойти к вам в подлинном виде. Вы кричали: «Прочь, прочь, уберите!». Вы и сейчас морщитесь, глядя на меня, содрогаетесь от отвращения. Пристегните анапод. Легче же? Не надо преодолевать тошноту? Для того и был придуман этот аппарат. Не для вас лично, не обольщайтесь. Анаподы появились, когда возникла Всезвездная Ассамблея, и сапиенсы разных рас («сапиенсы» — так я перевожу их термин «ауаоо». Человек — хомо сапиенс, разумные нелюди — сапиенсы, но не хомо. — К.К.) собрались впервые, чтобы обсудить общие дела. Обсудить, а не нос воротить (правильно я выражаюсь?), думать, а не кривиться, удерживая тошноту.

Ана-под, ана-под, анализирует аналогии, подыскивает подобия. Это слово тоже создано анаподом из земных слогов по подобию.

Привыкаю к прибору, даже забавляюсь с ним. Надвигаю, сдвигаю. Как будто шторка на глазах, как будто страничку перевернул. Раз — пухлое лицо старика, раз — череп. Раз-раз! А если сдвигать анапод постепенно, получается наплыв как в кино череп проступает сквозь черты лица, кости вытесняют светлеющие мускулы.

Их-Дальмира, оказывается, похожа на голенастую птицу, на аиста, долгоносого и с хохлом на макушке. Это анапод нарисовал мне блондинку с конским хвостом. Их-Лирикова — крылатый слизняк. Ничего у нее нет постоянного — ни глаз, ни рук, ни ушей. Но если нужны руки, они вырастают, как ложноножки у амебы. Сколько угодно рук, любое количество, любой формы. Потому так приятны и мягки ее прикосновения. У нее руки, приспособленные к форме моего тела. Даже моя кровать не кровать, как выясняется, а подстилка на тугой струе воздуха.