НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 09 - [45]

Комендант отдал необходимые распоряжения по телефону. Штативы он собственноручно перенес к двери.

Рысаков сел по одну сторону стола, спиной к выходу, пригласив меня как докладчика занять место рядом. Остальные — Мудров, Талиани, Иван Иванович, Кущеев и Адамский — расположились напротив.

Я начал доклад с констатации того, что данные, сообщенные Александром Михайловичем Мудровым, делают безотлагательным главный вопрос: что перед нами — подделка или подлинная рукопись? Кто автор рукописи, этот «икс», не мистификатор ли он высокого класса? Тогда результаты его забав должны стать предметом любителей головоломок и криминалистов. Представить себе гигантский труд, совершенный бесцельно, нелегко. Но, вспоминая хотя бы египетские пирамиды, сведущие историки утверждают, что человека и человечество бессмысленное и бесполезное привлекает иной раз больше, чем жизненно необходимое. С другой стороны, можно ли доказать невозможность существования мыслящего жука?

По тому, как рассеянно слушал Олег Модестович мое вялое сообщение, и по тому еще, что он ни разу не взглянул на рукопись, на которую прежде смотрел с доверчивым вниманием, я не мог не ощутить, что для него вопрос решен.

Решен он и для Мудрова, уставившего скучающий взор в потолок, и для Адамского.

Этот последний, шевеля толстыми губами, время от времени некстати улыбался: как-то он сказал мне, что, коротая время на скучных заседаниях, рассказывает себе анекдоты.

Иван Иванович сидел, полузакрыв глаза. Лицо Талиани выражало, как обычно, вежливое внимание.

Оживленнее всех был Кущеев. Он что-то выписывал из развернутого перед ним оттиска.

Нечего было и пытаться кого-то в чем-то убедить. Да был ли в чем-либо убежден до конца я сам? Откуда бралось тогда непреходящее чувство вины за рукопись и тайну ее перед Иваном Ивановичем?

Я скомкал доклад и закончил его торопливыми фразами:

— За восемь месяцев, точнее за 247 дней мы расшифровали, по данным Адамского, чуть менее четвертой части текста. Простой расчет показывает, что для завершения работы потребовались бы годы. Каждому предстоит решить для себя, достойна ли рукопись столь самопожертвенной любви. Чтобы облегчить задачу, я собрал и вчерне отредактировал те из расшифрованных фрагментов, которые образуют законченные отрывки. Очень прошу прочесть сводку внимательно и без предвзятости.

Первыми почти одновременно отложили в сторону свои экземпляры Рысаков и Адамский. Оба они обладали способностью читать «по диагонали», как бы фотографировать текст.

Олег Модестович спросил о значении слова «дхарм».

Ромео Альбертович со всегдашней готовностью любезно пояснил, что по буддийскому вероучению сознание, душа, определяется комбинацией неких частиц «дхарм».

— Душевные атомы? — подсказал Олег Модестович.

— Если и «атомы», то крайне мистического свойства. После смерти сознание человека распадается на «дхармы», которые затем по законам, определяемым кармой-воздаянием за грехи, перегруппировываются, становясь душой какого-либо животного и воплощаясь в тело этого животного.

— И насекомого тоже? — быстро спросил Олег Модестович.

— Любого. Рыбы, птицы, тигра, слона, улитки. Все определяется характером и суммой грехов, — повторил Ромео Альбертович. — Помнится, человек, виновный в краже белья, перевоплощается именно в насекомое.

— Как у Кафки в «Превращении», — заметил Мудров.

— Буддисты кое-что помнили, или знали, или догадывались, но все это потопили в мистике. И Кафка кое до чего доходил чутьем. Но у него превращается человек слабый, забитый; а это свойство сильных, — сказал Петр Климович Кущеев, со странной для такой причудливой тирады значительностью.

Бросив на Кущеева сердитый взгляд, Рысаков спросил, как понимать выражение «древнейшая Крэнгская письменность»:

— Разве открытие письменности принадлежит не шумерам и египтянам?

Талиани промолчал, а Кущеев, продолжая писать что-то на узких полосках бумаги, сказал, что «позволит себе» ответить на вопрос позднее.

Последним дочитал сводку Иван Иванович.

Я счел необходимым извиниться за то, что, не обладая литературным даром, оказался бессильным удовлетворительно передать стиль документа, ощущение бесцветности, ограниченности, бесчувственной силы, охватывающее при чтении оригинала.

Говоря это, я понимал, что тоже помимо воли впадаю в ложно значительный тон.

— Я эту бесцветность ощутил, — подумав, сказал Олег Модестович.

— Скорее пародийность… или развязность, или то и другое вместе, возразил Адамский.

— Конечно! — громко воскликнул Кущеев — Конечно же!!! Одно другому не мешает. Отнюдь!

Он собрал листки с записями и поднялся, попросив предоставить ему десять минут для «некоторого заявления».

— Даже час, — отозвался Рысаков. — Надеюсь, вы сообщите хоть квант света этой чертовой темноте.

… До сих пор в моих заметках речь шла о событиях, не выходящих за пределы реального. Сейчас, к сожалению, дело меняется. Но прежде чем излагать речь Кущеева, включающую элементы фантастические — иначе их не назовешь, — и описать немногие, уже совсем фантасмагорические события, разыгравшиеся вслед за его речью, полезно ознакомить читателя с текстами из «сводки», розданной мною участникам совещания.