Незваный гость. Поединок - [18]

— Зачем туда-сюда идешь? — кричит позади Самит. — Прямо держи, товарищ!..

Луговой останавливается, сверяет направление и снова торопит Карего...

На бархан приехали, когда уже показалось солнце. Луговой поставил теодолит, взял азимуты на последние пункты, наложил на схему. Треугольники получились хорошими.

— Здесь строим пирамиду, — радостно сказал он.

— Как назовем? — спросил Самит, щуря глаза.

— Любаш-кыз...

Самит рассмеялся.

— Шутишь, товарищ... Наверное, Кара-бархан.

— Да, ничего не поделаешь.

— Плохой ты мулла, товарищ. Совсем...

— Вот еще посмотрим вперед. Еще один пункт — и мы должны видеть пирамиды Меденцевой. Будем привязываться к ним.

— Зачем привязываться? Меденцев джаман девчат...

— Джаман, говоришь?.. — Луговой, ведя трубку по горизонту, вдруг увидел на высоком бархане веху.

— Откуда такая? — Он повернул к Самиту встревоженное лицо. — Ты видишь? Вон на черном бархане!..

Самит сделал ладонью козырек, прищурился, вглядываясь в том направлении, куда указывала труба теодолита.

— Веха, товарищ. Самый настоящий. Кто ставил?

— Кто же? Наверное, Меденцева... А это значит, что-то не так. Там должен быть наш пункт, понимаешь, Самит? Кто-то из нас идет с ошибкой... Ничего не пойму. Неужели мы начали с ошибкой на целую сторону треугольника?..

Луговой торопливо достал схему, журналы рекогносцировки. Начал проверять углы, накладку. Пункты ложились по старым точкам. И местность, если сравнивать с картой, как будто была та. Местность! Барханы да тальник, хотя бы один ориентир. Даже ни одной мулушки не сохранилось. И названий их никто не помнил. Черт знает откуда их списали. Может быть, с карт времен Пржевальского. Кара-бархан! А может быть, Кызыл-бархан? Они как два родных брата, а между ними километров пятнадцать.

Луговой снова посмотрел на веху, и снова у него заныло сердце.

— Нужно съездить к ней, — проговорил Луговой.

— Верст двенадцать, товарищ! — испугался Самит.

— Хотя бы сто! Нужно — и все... Впрочем, ты поезжай на стан. Скажешь Санкевичу, что задержался.

— Вместе выехали, вместе и приезжать. Что я стану говорить?

Спорить с Самитом было бесполезно. Он отличался упрямством.

Через несколько минут они были на пути к загадочной вехе. И лошадь, и верблюд, почувствовав новый перегон в противоположную от стана сторону, шли неохотно. Карий все сбивал влево, к стану, а верблюд кричал протестующе и жалобно.

Луговой почувствовал голод.

— Самит, у нас ничего нет перекусить?

— Только баурсак.

— Угощай.

— Ага, а сам велел ничего не брать! Нельзя слушать тебя, товарищ!

Самит запустил руку в промасленный мешочек и вытащил горсть темных, испеченных на бараньем сале мучных шариков.

— Спасибо, Самит.

И опять путь-дорога. И опять мысли, мысли. Опять сомнения и тревога. Вот если еще веха — пункт Меденцевой! Значит, ошибка у него. Сдвиг на целую сторону. Конечно, он отошел не от проектной точки, гораздо севернее. Проклятые барханы, на двадцать километров ни одного ориентира. Как близнецы! И почему ему никогда не приходило в голову провериться? Вот что значит нет опыта. А он заверил Славина, что справится, настоял у Кузина, чтобы тот дал ему этот ряд. И, собственно, чего ради? Из-за Меденцевой, говорило ему сердце. Но разум протестовал, было мучительно сознаться самому себе, что это было именно так. И Малинину втянул с собою, и Самита, и всех. Вот привезет он радостную весть Санкевичу. «А я вас еще Ильей Муромцем называл», — скажет и отведет по-женски большие, серые свои глаза с неуходящей печалью. А Кузин, Кузин! «Вот она, самонадеянность! Я же говорил, что не справитесь». И заклюет, заклюет носом. А Малинина ужаснется: «Что же теперь делать?..» Луговому казалось, что Люба поймет, должна понять, потому что она... Что она? Как беда, так... Сволочь ты, Луговой. Только теперь, в горький час, увидел то, мимо чего всегда проходил, старался не замечать. И вот теперь надеешься на Любино отзывчивое сердце. Да, она не осудит, придет на помощь, сделает все, что может, без ропота, без возмущения. Надо будет ночи работать — не сомкнет глаз... А вот отряд. Как отряду сказать, объяснить?

Веха все ближе, ближе. Все тяжелее дышит Карий. Все чаще опускается плеть на его впавшие, мокрые бока. В ушах Лугового звон. Дышать нечем. Лицо горит. Позади кто-то кричит. Ах, это Самит. Что ему нужно?

— Не гони так! Не гони так, товарищ!.. Упадет лошадь...

Луговой приходит в себя, опускает поводья. Карий переходит на шаг, с его боков спадают на песок хлопья пены...

К вехе подъехали вместе. Поднялись на бархан. Не слезая с седла, Луговой прочел на свежем затесе

«Н. Меденцева».

— Ее пункт! — прошептал он. Перед глазами поплыли красные круги, они захватили веху и перевернули ее вершиной вниз. И вместе с вехой очень легко перевернулись бархан, Самит и сам Луговой. А затем круги разбежались, и аспидно-черная темь проглотила все...

Когда Луговой открыл глаза, то увидел над собой испуганное лицо Самита и ветки краснотала. И сразу почувствовал, что голова, грудь и лицо его мокры.

— Зачем падаешь, товарищ? — услышал он голос Самита. — Зачем чуть не помирал? Хорошо, рядом худук нашел, воды брал... Выпей-ка!..