Незримые твари - [9]

В свое время я и в самом деле училась в колледже. Мне оставалось примерно шестьсот зачетов до получения на последнем курсе степени по персональному фитнессу. Теперь слышу от родителей, что сейчас могла бы уже быть врачом.

Прости, мам.

Прости, Бог.

Бывали случаи, когда мы с Эви ходили по дискотекам и барам, а люди ловили нас у выхода из дамской уборной. Ребята объясняли, что проводят кастинг для телевизионной рекламы. Парень дает мне бизнес-карточку и спрашивает, в каком я агентстве.

Был случай, когда меня навещала мама. Мама курит, и вот, когда я впервые пришла со съемок, она держала в руках спичечный коробок и спросила:

- Что это должно означать?

Говорит:

- Пожалуйста, скажи мне, что ты не такая же законченная шлюха, как твой бедный погибший брат.

На коробке имя незнакомого мне парня и номер телефона.

- Я нашла здесь далеко не один, - замечает мама. - Чем ты тут занимаешься?

Я не курю. Говорю ей об этом. Эти коробки скапливаются, потому что мне неудобно не брать их, и неохота их выбрасывать. Поэтому ими в кухне забит весь буфет: кучей людей, которых я не помню, с их телефонными номерами.

Перенесемся в ничем не примечательный день в больнице, где-то в края у дверей кабинета логопеда. Медсестра водила меня за локоть туда-сюда для упражнений в ходьбе, и когда мы завернули за тот самый угол, именно там, в проеме открытой двери, - бах! - там-то и была Брэнди Элекзендер, роскошно рассевшаяся в позе принцессы Брэнди, в переливчатом костюме "кошечка" от Вивьен Вэствуд, который менял цвета с каждым ее движением.

"Мода" во плоти.

Фотограф журнала мод орет в моей голове:

"Дай мне восторг, детка!"

Вспышка!

"Дай мне восхищение!"

Вспышка!

Логопедша говорила:

- Брэнди, вы сможете поднять высоту голоса, если приподнимете гортанный хрящ. Это такая выпуклость у вас в глотке, подъем которой можно ощутить, если спеть по восходящей, - она продолжала. - Когда сможете удержать голосовой резонатор высоко поднятым в глотке, ваш голос будет держаться в диапазоне от "соль" до среднего "до". Это около 160 герц.

Брэнди Элекзендер и ее образ превращали остальной окружающий мир в виртуальную реальность. Под каждым новым углом она меняла цвет. Зеленела с одним моим шагом. Краснела с другим. Засеребрилась и стала золотой, а потом осталась позади нас и исчезла.

- Ах, моя беспомощная бедняжечка, - сказала сестра Катерина, шлепая по бетонному полу. Она посмотрела, как я выгибаю шею, чтобы взглянуть назад по коридору, и спросила, есть ли у меня семья.

Пишу:

"да, был брат-голубой, но он умер от СПИДа".

А она говорит:

- Ну что же, значит это было к лучшему, правда?

Перенесемся в следующую неделю после последнего визита Мануса, в смысле - вообще последнего; когда в больницу вваливается Эви. Эви смотрит на глянцевые снимки и обращается к Богу с Иисусом Христом.

- Знаешь, - произносит Эви из-за охапки журналов "Мода" и "Шарм", которые принесла мне. - Я говорила с агентством, и мне сказали, что если мы переделаем твой портфолио, они подумают над принятием тебя назад, на ручную работу.

Эви имеет в виду модель по рукам, по демонстрациям колец-коктейль, бриллиантовых теннисных браслетов и тому подобного дерьма.

Будто оно мне надо.

Я не могу говорить.

Я могу есть только жидкое.

Никто не станет смотреть на меня, я невидима.

Мне хочется лишь одного: чтобы кто-нибудь спросил меня, что случилось. Лишь потом я смогу вернуться к жизни.

Эви обращается к стопке журналов:

- Хочу, чтоб ты пришла пожить у меня, когда выберешься, - она расстегивает на краю моей койки полотняную сумочку и роется в ней обеими руками. - Будет здорово. Вот увидишь. Мне дико надоело торчать там в одиночку.

Потом говорит:

- Я уже перевезла твои вещи к себе в свободную спальню.

Не вылезая из сумочки, Эви продолжает:

- Как раз еду на съемки. У тебя случайно не осталось талонов от агентств, не одолжишь мне?

Пишу на дощечке:

"на тебе мой свитер?"

И разворачиваю дощечку в ее сторону.

- Ага, - отвечает она. - Но же я знаю, что ты не против.

Пишу:

"но это же шестой размер".

Пишу:

"а у тебя девятый".

- Слушай, - говорит Эви. - У меня вызов на два часа. Что если я загляну как-нибудь, когда настроение у тебя будет получше?

Обращаясь к своим часам, Эви говорит:

- Мне очень жаль, что так вышло. В этом никто не виноват.

* * *

В больнице каждый день проходит так:

Завтрак. Обед. Ужин. В промежутках вваливается сестра Катерина.

По телевизору один канал, который день и ночь крутит только рекламу, и там мы вместе: Эви и я. У нас куча баксов. В честь мероприятия с кухонным комбайном мы изображаем широкие улыбки знаменитостей, те самые гримасы, в которых лицо напоминает здоровенный обогреватель. На нас платья с блестками, того типа, что когда входишь в платье под свет прожектора, оно вспыхивает как миллион репортерских камер, делающих твой снимок. Такое яркое ощущение известности. Стою в том двадцатифунтовом платье, изображая эту самую широкую улыбку и бросая останки животных в плексигласовую воронку наверху кухонного комбайна "Ням-ням". Из той штуки лезут и лезут канапе, как бешеные, и Эви приходится тащиться в зрительный зал, предложить народу попробовать канапе.