Незримые поединки - [61]

Что стоило Прасковье Ивановне просто показать на овраг — ищите, мол, там?! Возможно, будь на ее месте человек слабее духом, он и протянул бы руку в сторону оврага…

Но она повторяла:

— Не видела, не знаю…

Новый зверский удар в лицо.

— Не видела.

Овчарки стали терзать детей:

— Не видела…

В ее словах была непонятная врагам, непреодолимая их пытками сила, сила духа советского человека, уверенно побеждавшая фашизм.

…На следующий день старшая дочь Прасковьи Ивановны Таня и родственница Екатерина Герасимовна получили разрешение на захоронение.

То, что они увидели, было страшно. Дом разграблен. Огород вытоптан. Земля во дворе залита кровью. Везде валялись клочья волос и детской одежды.

Открыли деревянный щит погреба… Дети и женщины были изуродованы, их нельзя было узнать…

IV

Что же стало с летчиком, спасенным такой дорогой ценой?

Мартыненко приходил на службу и снова внимательно перечитывал пожелтевшие от времени бумаги. Заявления, сделанные жителями села Ендовище сразу же после изгнания оккупантов, были противоречивы. Одни утверждали, что о раненом летчике фашисты узнали от Натальи Коршуновой, другие показывали, будто его выдала Мария Дубинкина. Кто из них прав?

Виктор Александрович решил поехать на место и лично побеседовать с живыми свидетелями трагедии. Их оказалось немало. Жили они в Ендовище, Семилуках, Воронеже.

Люди встречали гостя по-разному. После войны прошло более двадцати лет, многое забылось. Но о летчике так или иначе помнили все.

16 сентября 1942 года, на следующий день после гибели семьи Прасковьи Щеголевой, фашистская комендатура выгнала на уборку картофеля в Семилуки группу ендовищенских женщин и ребят. Сопровождал их патруль. Вскоре люди приступили к работе. Лишь один человек, подросток Костя Оленев, ходил по огородам без дела.

— Давай!.. Коп… коп! — прикрикнул на него патрульный солдат.

Юноша пожал плечами и показал на лопаты, которыми работали женщины.

— Найн… инструмент… найн…

Патрульный что-то громко и быстро заговорил по-немецки. Костя понял, что лопату ему приказывают поискать в селе.

Отдав распоряжение подростку, немец сел на повозку и поехал в другой конец села. А Костя заглянул в крайнюю хату и через несколько минут выскочил оттуда с испуганным лицом.

— Там человек с наганом! — шепотом сообщил он находившимся поблизости Наталье Коршуновой и Марии Дубинкиной.

— Может, это летчик, которого вчера искали? — высказала догадку Наталья Коршунова. — Из-за него, говорят, в Семилуках целую семью расстреляли.

— Не знаю, — ответил Костя.

Из хаты, держась за плетень и сильно хромая на левую ногу, вышел человек. Был он в летном обгоревшем комбинезоне и зеленой штатской фуражке. Все лицо мужчины было в запекшейся крови.

Оглядевшись и убедившись, что перед ним свои люди, он заговорил, с трудом шевеля распухшими губами. Поняли: он хочет ночью еще раз попытаться добраться к своим. Женщины предложили ему поесть. Он отказался. Но Мария все-таки достала из-за кофточки кусок хлеба и помидор. Летчик сунул еду в карман и, испытующе глядя на женщин, сказал:

— Прошу об одном: не проговоритесь обо мне немцам.

Вдали заскрипели колеса телеги.

— Патруль! — шепнул Костя.

Летчик скрылся в бурьяне. А женщины, нагрузив подводу картошкой, отправились в село.

Вторично жители Ендовищ увидели летчика в тот же день вечером. Его привели из Семилук фашистские солдаты. Вместе с солдатами и пленным по селу шла Наталья Коршунова, а в некотором отдалении, позади, — Мария Дубинкина и Костя Оленев. Все они знали, где прятался летчик. Но кто донес о нем врагам?

Ни в письменных, ни в устных показаниях никто не обвинял Костю. Значит, его можно пока оставить в покое, рассуждал майор. Остаются двое: Коршунова и Дубинкина. Мартыненко вспомнил заявление Коршуновой. Она утверждала, что, вернувшись с огорода домой, Мария Дубинкина сообщила о летчике своей матери. Та пришла якобы к Коршуновым, где жил немецкий офицер, и в присутствии его (он понимал по-русски) сказала, что в одном из домов Семилук прячется советский партизан. Офицер вызвал солдат и приказал им вместе с Коршуновой, Дубинкиной и Оленевым привести партизана в комендатуру. В конце заявления Коршунова добавляла, что Дубинкины выдали летчика фашистам не случайно: их отец в тридцать седьмом году был осужден, и «Дубинкины еще с той поры озлоблены на Советскую власть».

В беседе с Мартыненко ни Мария, ни ее мать не скрывали факта судимости их отца и мужа. Да, он был осужден и отбывал наказание. Вина его до сих пор им хорошо не известна. Говорили, что он напился пьяным, — а выпить он любил, — устроил дебош на вокзале и непочтительно отозвался об одном ответственном работнике.

На вопрос майора, зачем младшая Дубинкина в тот сентябрьский день пошла в Семилуки с немецкими солдатами, Мария, всхлипнув, ответила:

— Да разве я пошла по своей воле?! Ко мне прибежала от Коршуновой ее сестра Татьяна. Иди, говорит, немедленно к нам, комендант вызывает… Я пришла, а там уже был Костя… У крыльца дома стояли три солдата с карабинами. Офицер им что-то говорил по-немецки. Из дома вышла Наталья в новой нарядной кофточке. Вместе с солдатами она шла впереди нас. Фрицы ее даже взяли под руки и всю дорогу с ней весело разговаривали и смеялись… Мне в ту пору было пятнадцать лет, а Косте и того меньше. Мы отстали. А как стали подходить к дому, где скрывался летчик, я и Костя спрятались в бурьяне. Боялись, что летчик подумает о нас нехорошо… Скоро мы увидели, как два солдата повели летчика в сторону Ендовищ.