Незримые поединки - [32]

На вопрос Шмидта — готовы ли документы для обер-лейтенанта Зиберта и фрейлейн, эсэсовец, знавший дрессировщика, протянул пропуска.

В приемной на втором этаже нас встретил Бабах, адъютант; находились здесь уже и другие посетители.

— Я доложу о вас, — сказал Бабах и ушел в соседнюю комнату.

В наступившей тишине каждая секунда казалась часом, и мы еще не знали, что нас поджидает и вторая неожиданность.

Приоткрылась дверь, появился Бабах.

— Прошу, сейчас вас примут, — обращаясь ко мне, сказал он.

Мы встали, готовые идти.

— А вы, обер-лейтенант, посидите, только фрейлейн, — произнес адъютант.

Волнение охватило меня. Посмотрела на Кузнецова, в его взгляде хочу прочитать все, что он мог бы сказать мне. В моих руках заявление, и больше ничего! Как быть?

Коснувшись моего плеча, Николай Иванович спокойно сказал:

— Все будет хорошо, иди!

Мысли опережали одна другую: «Справлюсь ли? Не выдам ли себя? Смогу ли отвечать на все вопросы? В нужную минуту Николай Иванович мог бы вмешаться в разговор, повернуть его в безопасное русло. Но как быть теперь? Если Кох не примет Кузнецова, что тогда? «Спокойно, спокойно! — твердила себе. — Осторожность вдвойне и внимание».

Переступив порог кабинета, я сделала шаг назад при виде бросившейся ко мне огромной овчарки.

«Вот для чего ему нужны собаки!» — промелькнуло в голове.

— На место! — раздался окрик.

Подняв глаза, я увидела за массивным письменным столом очень тучного, в темной форме немца. Его холеное, с усиками под Гитлера лицо было надменно и, мне показалось, брезгливо. От его пронизывающего, свирепого взгляда сжалось сердце.

— Здравствуйте, — как можно спокойнее сказала я и протянула свое заявление.

— Садитесь! — резко отозвался он.

Стул стоял на расстоянии от стола; отхожу, и этих секунд было достаточно, чтобы окончательно справиться с волнением. Главное, отвечать так, как договорились с Николаем Ивановичем. Никаких лишних слов.

Вот она, третья неожиданность! Могли ли мы подумать, что Кох, имея мощную охрану извне, разместит ее и у себя в кабинете?!

Сидящие за столом, у окна офицеры хотя и делали вид, что заняты работой, постоянно и пристально наблюдали за мной.

Каждый жест, малейшее мое движение настораживали сидевшую перед столом Коха собаку. В любую минуту она готова была броситься вперед. Вопросы сменялись, следуя один за другим.

— Почему вы не хотите ехать в Германию, если считаете себя немкой? — спрашивал Кох.

— Только болезнь мамы не позволяет мне сделать это сейчас. Она убита горем, гибелью отца. Забота о семье лежит на мне. Я могу быть полезной и здесь. Я знаю языки: немецкий, русский, украинский, польский, — отвечала я.

Решив, очевидно, проверить мои знания, Кох заговорил по-польски. Этот палач до нападения фашистов на Советский Союз был наместником Гитлера в Белостоцком округе. Много горя и слез принес он польскому народу.

— А где вы познакомились с немецким офицером? Он что, знаком был с вашим отцом? Где служит ваш друг? Он мой земляк? — вдруг спросил Кох.

Спустя десятилетия убеждаюсь все больше: хорошо, что так много внимания мы уделили предстоящему диалогу с Кохом, согласовали все до малейшей подробности.

Закончив беседу со мной, Кох нажал кнопку. Вошел адъютант.

— Фрейлейн свободна, пригласите обер-лейтенанта.

Вместе с адъютантом я ушла из кабинета, мое заявление оставалось лежать на столе.

К нам подошел Николай Иванович. При стоящем рядом Бабахе, сидящих тут же посетителях сказать Кузнецову о дополнительной охране, свирепой овчарке, об офицерах за столом было невозможно.

Мы обменялись взглядами, и Николай Иванович скрылся за дверью кабинета.

Не помню, как я оказалась рядом с тощим генералом. Бросилась в глаза рука — это был протез: кисть в черной кожаной перчатке.

Генерал забрасывал меня вопросами. Стараясь отвечать впопад, мыслями я была в кабинете рядом с Николаем Ивановичем. По документам, легенде Кузнецов — уроженец Восточной Пруссии, земляк Коха. Малейшая неосторожность грозит провалом.

Я хорошо понимала: выстрелить нет возможности — собака, охрана, их настороженные взгляды. Немаловажную роль играл и строго соблюдавшийся этикет, субординация в фашистской армии. А для рядового армейского офицера, даже если он и с Железным крестом, нашивками о ранении, Кох — фигура важная, отступления от правил поведения быть не может.

Стало предельно ясно: даже при попытке опустить руку в карман на Кузнецова бросятся овчарка и охрана.

Минуты превращались в вечность. Подготовив себя к неизбежному, упорно ждала выстрела. Представила себе: как только прозвучит выстрел, любезно беседующие офицеры схватят меня, скрутят руки, а дальше… Дальше гестапо, пытки.

Когда в приемной появился Кузнецов с моим заявлением в руках, почувствовала: силы покидают меня, вдруг все закружилось перед глазами, поплыло…

Офицеры вскочили, подошли к нам.

— Покажите, что написал вам рейхскомиссар.

Как в тумане я услышала слова:

— Оформить документы, предоставить работу в рейхскомиссариате.

А Кузнецов, обращаясь к Бабаху, сказал:

— Моей невесте плохо от счастья, дайте стакан воды!

Как всегда, Николай Иванович быстро нашел выход.

Посыпались поздравления. Раздались голоса: