Незнакомки - [9]

Консул Перу… Ветер взметал сухие листья и гнал их по аллеям с мертвым сухим шорохом, от которого надрывалось и стыло сердце. Я не сердилась на него, даже если он и лгал мне. В общем-то, его россказни были частью его самого. И если под ними скрывалась одна пустота – что ж, тем хуже. Потому что именно эта пустота и привлекала меня к нему. У него часто бывал такой пустой, отсутствующий взгляд. Мне очень хотелось узнать, о чем он думает. Я пыталась разгадать его мысли. Он казался мне таинственным, непостижимым. Например, умел совершенно беззвучно открывать дверь и входить в комнату. И мог, шагая рядом, так же беззвучно, незаметно исчезнуть в один миг. Со мной он никогда такого не проделывал, зато нередко поступал так с другими, с теми, кого я видела с ним в кафе возле отеля или в кабинете агентства. Этот трюк даже служил предметом шуток между ними. Иногда память изменяет мне, но я хорошо помню нашу поездку в Швейцарию, где он встречался с какими-то странными типами в холле отеля «Рона» в Женеве. До того как пересечь границу, мы проехали на машине через Анмас. В воскресенье. Уже темнело. Улицы Анмаса были запружены народом – по городку шествовала процессия с духовым оркестром. Нас одолел дикий хохот, когда трубачи затянули «Ах ты, лапочка моя!». Потом вся эта музыка удалилась, затихла вдали, и улицы опустели. На границе таможенники даже не проверили у нас паспорта. И тут Ги рассказал мне, что в шестнадцать лет, когда шла война, он дважды пытался пробраться в Швейцарию. В первый раз, после того как он тайком перешел границу, швейцарские таможенники забрали его и передали французским жандармам. А поскольку в те годы он уже был таким же рослым и крепким, как сейчас, они из осторожности надели ему наручники, чтобы сопроводить в Анмас. Он так и не смог забыть это и с тех пор часто видел во сне, как ходит в наручниках и долгими часами, с утра до вечера, ездит в метро, высматривая, нет ли у кого ключа, чтобы разомкнуть их. Позже, в Анмасе, один жандарм дал ему сбежать. Он снова попытался перейти границу, и на сей раз ему это удалось. В Женеве он долго, но безуспешно разыскивал консула Перу.

Мы остановились в отеле «Рона», где он назначал деловые встречи в холле после полудня. Часто они продолжались до самого вечера. Он боялся, что я заскучаю. Вынимал из дорожной сумки пачку денег и совал мне. Уговаривал ходить по магазинам и покупать себе туфли, часы, украшения. Тщетно я отказывалась, убеждая его, что мне приятнее всего сидеть в номере и читать, – он настаивал на своем. Сам он, впервые попав в Женеву в моем возрасте, был ослеплен витринами и огнями города. Ему хотелось покупать все подряд, а главное, обувь. До чего же приятно ходить в новых башмаках, которые не просят каши! Нужно пользоваться жизнью, ведь она так коротка! В конце концов я сдавалась. Выходила из отеля, шла через мост, гуляла по улице Роны. Но в магазины входить не осмеливалась. В первый день стоял густой туман, я даже боялась, что пойдет снег. Я шагала по набережной. Мне чудилось, будто я совсем одна в незнакомом городе. Наверное, он тоже испытал это чувство глубокого одиночества, когда впервые попал сюда. В конце проспекта виднелся вокзал. А может, лучше сесть в парижский поезд и вернуться к Мирей Максимофф? И все ей объяснить? Но что она могла бы мне посоветовать? Я свернула в боковую улочку и заметила кинотеатр. Вечер еще не настал, и я сидела там одна. Показывали какой-то мультфильм.

На следующий день вернулось солнце. Можно было подумать, что снова настало бабье лето, как говорили те люди в Париже. Я все-таки купила себе часы. И еще одну пару обуви. Мне уже надоело таскать синие туфли, те самые, что заставил меня снимать мерзкий тип из дома моделей.

Я просила Ги разрешить мне сидеть в холле, где-нибудь в сторонке, пока он проводит свои встречи. Я исподтишка разглядывала его. Пыталась определить, с какими людьми он имеет дело. Они были всегда одни и те же люди. В основном алжирцы. Они приходили с кожаными портфелями – все, кроме одного, который запомнился мне своей улыбкой и темно-синим плащом. Иногда, закончив переговоры, Ги разыскивал меня в глубине холла и сажал рядом с этими людьми.

Мне кажется, они говорили о деньгах, всегда полушепотом. Ко мне они относились очень учтиво. Я хотела бы узнать о них побольше, но давно взяла за правило не соваться в чужие дела. По вечерам мы ужинали в итальянском ресторане в обществе двух мужчин, которые работали вместе с ним в агентстве. Один из них, ровесник Ги, грузный одышливый толстяк, довольно милый, был его компаньоном. Второй, лет пятидесяти, очень элегантный, с иссиня-черными волосами, говорил по-французски с легким акцентом. Этот тоже вел себя крайне предупредительно, но отчего-то внушал мне робость. Иногда его взгляд становился пронизывающе-холодным. В Париже он занимал квартиру на улице Артуа, совсем рядом с нашим отелем. Нужно бы напрячься и вспомнить их имена. Это поможет мне хоть чем-то занять свои пустые дни. В один такой пустой день мы с Ги прогуливались по Женеве. Он показал мне место, где часто скрывался во время своего первого, нелегального пребывания в этом городе. Сквер на берегу Роны. Нужно было пройти в ворота, и вы вдруг оказывались в большом саду, со всех сторон окруженном домами. Кроме нас, там никого не было. В центре сада под тенистыми деревьями стояли скамьи. В тот день, когда он очутился здесь впервые, он наконец понял, что никогда не отыщет консула Перу. По ночам, в Париже, он не выключал свет. Он страдал бессонницей. Не покидал пределы своего квартала. Мы часто оставались наедине. Днем я ходила с ним в агентство. Садилась где-нибудь в уголке, совсем как в холле «Роны», и читала иллюстрированные журналы, ожидая, когда он закончит свои дела. А он вел переговоры с одышливым толстяком. И еще они без конца названивали по телефону. Толстяк сидел в кожаном кресле, а он на краешке письменного стола. Они передавали друг другу трубку. Или же разговаривал один толстяк, а он только слушал через отводную трубку. Иногда являлся тот элегантный тип с черными волосами, и толстяк уступал ему место за столом.