Нежный взгляд волчицы. Замок без ключа - [33]

Барута тоже словно бы освободился от наваждения. Бросил саблю в ножны (что, отметил Сварог, удалось только со второй попытки, первый раз ратагаец не попал концом клинка в ножны и едва не поранил левую руку). Вытащил из кармана мешочек наподобие кисета, распустил завязки и, пришептывая что-то, высыпал горсть содержимого в высокое, спокойное пламя костра. Резко запахло горелыми травами и паленой шерстью, наверняка волчьей, входившей в состав многих здешних зелий-оберегов. Сварог не видел особого страха на его лице – но вот нешуточная озабоченность…

– Что? – спросил он, глядя на Яну.

Она сделала гримаску без всякой тревоги на лице:

– Очень древнее Зло. Похоже, из того, что водилось до начала времен. Там и сям до сих пор попадается, пусть и редко…

Сварог и это давно знал. «До начала времен» означало – до того времени, как на Таларе появились с Сильваны люди, невообразимо далекие предки и ларов, и жителей земли.

– Я бы с ним справилась, – сказала Яна уверенно. – Конечно, не без труда, но все равно было бы легче, чем с той тварью из Саваджо…

Барута, пряча в карман мешочек, угрюмо сказал:

– Простите на дерзком слове, государыня, не вы одна, кто может с ним справиться, хоть людей таких вовсе не несметно…

– Барлай? – спросил Сварог, вспомнив кое-какие описания из рассказов самих ратагайцев.

– Барлай, чтоб ему во сне волка увидеть. Давненько не показывался, тварь корявая….

Лицо его было прямо-таки горестным. Барлай, Сварог помнил, несмотря на жуткий вид его кавалькады, был все же нечистью мелкой. И вредил по мелочам, скорее уж – пакостил. Уманивал ночной порой неосторожно вышедших из шатров, несмотря на все запреты, детей, пропадавших потом бесследно, насылал мор на жеребят, «уводил в землю» водопойные ручьи, одним словом, был чем-то вроде вредного типа с коммунальной кухни, втихомолку подбрасывавшего соседям в суп дохлых мышей и прочий мусор. Имелось несколько надежных заклинаний и снадобий, способных его отогнать – заклинаниями владели немногие, а вот снадобья имелись чуть ли не у всех степняков.

Вот только, опять-таки по идущему из глубины веков убеждению, появление Барлая не в одиночку, а в окружении всей своей свиты означало предвестие беды. Большой беды. Как всегда и бывает, никто не вел научной статистики, но убеждение держалось исстари…

Словно прочитав его мысли, Барута тяжко вздохнул:

– Беда идет. Большая беда. Хуже всего, что он молчал, и его прислужнички тоже. Лучше уж хохотали бы. Хохот, говорят те, кто слышал, мерзопакостный, словно кошке под хвост перец запихали – простите, государыня, на хамском слове, – но когда он молчит, это и значит, что идет большая беда… – моментально вдруг преобразившись, он подскочил к лежавшим ничком егерям, пнул ближайшего и яростно закричал: – Встать, бабы! Вы мужчины или нет? У вас на поясе сабли или веретена бабские?

Егеря зашевелились и стали неторопливо подниматься, отворачивая лица от разъяренного старшого. Сварог явственно слышал, как один пробормотал:

– Толку-то от сабли, если Барлай, да еще со свитой…

– Поговори еще! – рявкнул Барута. – Вещи соберите, живо! Скачем отсюда так, словно волки со всего света за нами гонятся! – повернулся к Сварогу с Яной, резко сменил тон. – Простите великодушно, что я так раскомандовался. Только никак не годится оставаться там, где Барлай проехал. Большого несчастья не будет, а мелкие могут нацепляться, как на пса в репейных зарослях… Оно никому не надо…

– Конечно, – сказала Сварог. – Тут уж тебе виднее.

Он и сам не остался бы, кусок в горло не полез бы после этого зрелища и все еще, казалось, витавшего в воздухе липкого запаха презрения. Плюнуть бы и растереть это презрение, возникшее явно из лишней спеси мохнатого чудища, не ощущайся оно явственно обонянием, как дурной запах…

Барута, обернувшись к своим, вновь рявкнул:

– И угли разгребите, доставьте уток! В мешок и к седлу! Я бы и свою охотничью добычу этому корявому не оставил… Пусть не думает, будто всех до смерти перепугал!

– А что, если его выследить и прикончить? – спросила Яна. – Я бы смогла.

– Кто ж сомневается, – ответил Барута хмуро. – Много чего вы можете, я уж убедился. Только, по моему скромному разумению, не след бы вам ручки пачкать. Не ваше это дело – по степи за нечистью гоняться. Изведи его – Бабка-Хихикалка останется, Черный Сусел – да мало ли погани? А главное-то что? – сказал он, уставясь себе под ноги. – Догони вы его и пусти клочками по степи со всей его сворой – грядущую беду это не отведет. Показался же… Он же не сам большие беды насылает, мелок для такого, он предвещает. Так-то бы, исходи беды от него, давно бы кто-нибудь прикончил, шаманов вот взять… Как в давние времена Перекати-Крыса прикончили, когда точно стало ясно, что беды он именно что насылает… Прикажете в седла?..

Не особенно и раздумывая, Сварог кивнул:

– В седла!

…Жизнью ратагайского шамана во многом руководит свод неписаных правил, берущих начало, как о самых разных вещах принято говорить, «с начала времен». Шаман не имеет права не то что владеть, а и прикасаться к золоту, серебру и самоцветам. Не обязан ходить в рубище, жить в нищете и питаться сухой корочкой – но и богатства ему не полагается, скота следует иметь ровно столько, сколько нужно для нормального пропитания (конкретных запретов на еду и питье нет, но умеренность соблюдать следует). Аскетизм, в чем-то подобный монашескому, особенно братии из «нищенствующих» орденов. С одним существенным отличием – шаману дозволено и семью заводить, и род продолжать. Способностей своих он лишится (говорят разное, одни – что всех, другие – что большей части, самих шаманов расспрашивать на этот счет никто пока не осмелился), если будет неписаные правила не соблюдать. Тут опять разнобой: некоторые считают, что – сразу и бесповоротно, другие – что бывают сначала предупреждения.