Нежный плен - [122]

Джеффри не мог найти ни одного изъяна в нежности и заботливости жены. Она ни на минуту не отрывала от него глаз. Более того — предупреждала все его желания, прежде чем он сам осознавал, чего хочет: попить, изменить позу или облегчиться. Джоанна нежно и весело говорила с ним на любую тему, которая, по ее мнению, могла заинтересовать и отвлечь его, всегда готова была почитать ему или затеять какую-нибудь азартную игру, когда он чувствовал себя лучше.

И тем не менее где-то внутри себя Джеффри ощущал пустоту. Он видел до этого лишь любящих жен — леди Элинор и леди Элу. По сути дела, ни одна из них не знала, что такое покой. Обе женщины имели склонность проявлять свою любовь и удовлетворение в вечном недовольстве. Когда Иэн получал ранение в сражении, Элинор то называла его болваном за неосмотрительность, то пылко обнимала и целовала. Когда был ранен граф Солсбери, Эла бранила его за опрометчивость и любовь к риску, которая могла оставить ее вдовой, щедро сдабривая свое ворчание ласками. Джеффри совсем не хотел, чтобы Джоанна вела себя подобным образом. Он часто удивлялся, откуда у Иэна и отца столько терпения по отношению к своим женам. Джеффри не знал, чего хочет. Будь он уверен, что внимание, которым окружила его Джоанна, — лишь выражение ее любви, он считал бы себя счастливейшим человеком на земле. Сомнения мучили его, а внимание Джоанны было так дорого Джеффри, что он боялся потерять его, задав подобный вопрос.

Если не считать естественного страха за физическое состояние Джеффри, Джоанна была необыкновенно счастлива своим браком. Она не сомневалась, что Джеффри любит ее. Он охотно говорил ей о своей любви и признательности всякий раз, когда благодарил Джоанну за заботу о нем. Теперь она любила его так же сильно, а следовательно, гораздо лучше понимала каждый взгляд и жест Джеффри. Когда Дела его пошли на поправку, ей, как ни странно, стало не по себе. Что-то в глазах Джеффри говорило ей, что не все так уж и хорошо, что за всеми его «спасибо» и «любимая» кроется неудовлетворенность. Джоанна ломала голову, пытаясь понять, чем не угодила мужу, но не находила ответа. Сознавая, что больному человеку нельзя надоедать вопросами, она тем не менее постоянно спрашивала его: «Чего ты еще хочешь?»

Джоанне так хотелось угодить Джеффри, что она стала Делить с ним постель задолго до того, как он достаточно окреп, что, по ее мнению, было весьма глупо. Нет, это не причинило ему вреда: Джоанна хорошенько заботилась о том, чтобы Джеффри не двигался и его рана не открылась снова. Ее предупредительность успокаивала его, но только на время. Вскоре в его глазах появлялась прежняя озабоченность, хотя он и улыбался при этом. Единственное, что уяснила себе Джоанна, — неудовлетворенность Джеффри не имеет к ней никакого отношения, он ручается, поскольку не находится с армией. Страх за Джеффри настолько овладел Джоанной, что отравлял даже ее радость его присутствия, делал ее поведение неестественным.

Благодаря молодости и физическому здоровью от природы, а также безграничной нежности и вниманию жены Джеффри поправлялся очень быстро. От него не ускользнуло, что по мере его выздоровления, а он уже занимался верховой ездой и упражнялся с Тостигом в поединках, Джоанна все сильнее отдаляется от него. Разговаривать о войне ей было противно. К сожалению, определить, в каком направлении дуют порывы чувств Джоанны, не представлялось возможным. Все, кого она любила, в какой-то степени оказались втянутыми в войну: Адам охранял Кемп и часть побережья близ него; Иэн находился с королем в лагере у Барем-Даун; Элинор, полагаясь на способности дочери управлять Роузлиндом, осталась в Мерси, пока сэр Джон находился в королевских войсках в Ипсуиче. Джеффри не решался спросить у Джоанны, за кого она боится больше всего. Она сама только усилила его терзания, отказавшись вообще говорить что-либо, когда он стал рассуждать, где лучше встретить Филиппа: на суше или на море. Джоанна не хотела чувствовать себя виноватой, если Иэн, а возможно, и Адам подвергнутся опасности в сражении на земле. Но в глубине души она знала, что любой выбор был бы для нее слишком тяжелым.

Джеффри так и не дождался никакого признания от Джоанны.

В двадцать шестой день мая в Роузлинд вечером приехал граф Солсбери, очевидно, чтобы навестить сына. Он был искренне рад увидеть Джеффри почти полностью поправившимся. Граф привез с собой новости огромной важности. Они полностью поглотили его, иначе граф заметил бы, с каким холодком приветствовала его невестка. У Джеффри отлегло от сердца: значит, Джоанна понимает, что граф Солсбери намерен вернуть Джеффри к его обязанностям, если он вполне здоров, и это злит ее. Джеффри тихо посоветовал Джоанне придержать язык и с искренним вниманием стал слушать, что говорит отец.

Когда граф Солсбери закончил, Джеффри лишь улыбнулся, но глаза его загорелись:

— Когда мы выступаем?

— А ты готов? — с тревогой и гордостью за сына спросил граф.

Джоанна так воткнула в ткань иглу, которой расшивала перчатку, словно это был кинжал, нацеленный в самое сердце графа Солсбери.

— Конечно! — заверил Джеффри отца. — Я все еще немного неловок, но всю последнюю неделю ездил верхом и занимался фехтованием с Тостигом.