Нежность волков - [4]

По правде говоря, сейчас, увидев меня, он выглядит скорее встревоженным. Может, он на всех так смотрит, но создается впечатление, будто он знает обо мне чуточку больше, чем мне бы хотелось, а потому не желает, чтобы я общалась с его дочерьми.

— Мистер Нокс… Боюсь, что совсем не приятная. Там случилась… ужасная вещь.

Учуяв сплетню наивысшего сорта, минуту спустя выходит миссис Нокс, и я рассказываю им обоим о том, что видела в хижине у реки. Миссис Нокс сжимает на груди маленький золотой крестик. Нокс воспринимает новости спокойно, но, когда, на мгновение отвернувшись, он снова поворачивается ко мне, я не могу избавиться от ощущения, что он успел напялить на себя соответствующую случаю личину: мрачный, суровый, решительный и тому подобное. Миссис Нокс сидит рядом со мной, поглаживая мою руку, а я изо всех сил стараюсь не отдернуть ладонь.

— Кажется, в последний раз я видела его в тот раз, в лавке. Он выглядел таким…

Я согласно киваю, вспоминая, как все мы виновато замолкли при ее появлении. После многочисленных изъявлений сочувствия и советов, как сберечь расшатанные нервы, она кидается к дочерям, дабы проинформировать их надлежащим образом (другими словами, с куда большими подробностями, нежели это было бы возможно в присутствии их отца). Нокс отправляет посыльного в форт Эдгар, чтобы вызвать людей из Компании. Он оставляет меня любоваться окружающими видами, затем возвращается сообщить, что вызвал Джона Скотта (у того кроме лавки и мельницы есть несколько складов и чертова уйма земли), с которым пойдет осматривать хижину и оберегать ее от «вторжения» до прибытия представителей Компании. Он именно так и сказал, и я чувствую в его словах некоторую укоризну. Не то чтобы он осуждает меня за то, что я обнаружила тело, но, несомненно, сожалеет, что простая жена фермера наследила на месте преступления, прежде чем он получил возможность проявить свои выдающиеся способности. Но я ощущаю в нем и что-то помимо неодобрения — возбуждение. Он видит для себя возможность воссиять в драме куда более серьезной, чем большинство происходящих в глубинке, — он собирается заняться расследованием. Мне кажется, он берет с собой Скотта, чтобы все выглядело официально и как свидетеля своей гениальности, а еще потому, что возраст и богатство Скотта повышают и его статус. Это может не иметь ничего общего с интеллектом: Скотт — живое доказательство того, что богачи необязательно лучше или умнее нас.

В двуколке Нокса мы направляемся вверх по реке. Поскольку хижина Жаме рядом с нашим домом, они не смогли избежать моей компании, а так как сначала по пути идет хижина, я предлагаю зайти туда вместе с ними. Нокс с покровительственной озабоченностью морщит лоб:

— После этого ужасного потрясения вы, должно быть, совсем без сил. Я настаиваю, чтобы вы немедленно отправились домой и отдохнули.

— Мы сами увидим все, что видели вы, — добавляет Скотт. И побольше, имеется в виду.

Я отворачиваюсь от Скотта — с некоторыми людьми бессмысленно спорить — и обращаюсь к профилю топориком. Ему, похоже, оскорбительно, что моя женская натура готова вновь предстать перед лицом подобного ужаса. Но что-то во мне категорически протестует против его уверенности, будто он, и только он, способен сделать правильный вывод. А может, я просто не желаю, чтобы мне указывали. Я говорю, что смогу показать им, если в хижине с тех пор что-то трогали, и с этим не поспоришь, да и не тащить же им меня по тропе, чтобы запереть в моем собственном доме.

На дворе погожий осенний денек, но, когда Нокс отворяет дверь, оттуда слегка тянет гнилью. Прежде я этого не заметила. Нокс, дыша ртом, подходит к Жаме и берет его за руку — я вижу, как он колеблется, сомневаясь, в каком месте тронуть тело, — после чего провозглашает, что труп совершенно остыл. Мужчины тихо, почти шепотом, перебрасываются фразами. Ясное дело — соблюдают приличия. Скотт извлекает блокнот и записывает за Ноксом, сообщающим положение тела, температуру печки, расстановку предметов в комнате. Потом Нокс стоит некоторое время без дела, но по-прежнему старается выглядеть целеустремленным — я с интересом наблюдаю за этим анатомическим казусом. На пыльном полу видны затертые следы, но никаких подозрительных предметов и никакого оружия. Вообще никаких улик, кроме этой ужасной круглой раны на голове Жаме. Должно быть, какой-то индейский головорез, говорит Нокс. Скотт соглашается: никакой белый не опустится до подобного варварства. Я вспоминаю опухшее черно-синее лицо его жены прошлой зимой, когда она утверждала, будто поскользнулась на льду, хотя все знали правду. Мужчины поднимаются в другую комнату. Я понимаю, где они ходят, по скрипу половиц и пыли, летящей между досками и клубящейся на свету. Она оседает на труп Жаме, мягко, будто снежные хлопья, падает ему на щеку. Пылинки ложатся на его открытые глаза, это невыносимо, но я не могу оторвать от них взгляд. Мне хочется смахнуть пылинки, крикнуть, чтобы наверху прекратили топать, но я не делаю ничего. Я не могу заставить себя до него дотронуться.

— Здесь несколько дней никого не было — пыль совершенно нетронута, — заявляет Нокс, спустившись ко мне и отряхивая носовым платком брюки.