Нежное насилие - [46]

– С Римом ничего не вышло, так ведь? – спросила мать.

Катрин не хотелось сразу же капитулировать.

– Почему ты так решила?

– У тебя все на лице написано.

Катрин провела ладонью по лицу – от лба до подбородка.

– Это совсем не так!

– Так, так! Меня не проведешь.

– Я и не собираюсь. Мне, прежде всего, надо самой во всем разобраться.

В дверь позвонили. Хельга впустила Тилли, за которой топала маленькая Ева. Тилли уже раньше проявила готовность заменить Катрин на эти дни.

– Вот-вот пробьет девять, – бодро проговорила Тилли. – Лавку открывать?

– Кажется, Катрин в Рим вовсе и не летит, – объявила Хельга.

– То есть как? – удивилась Тилли.

– Ты была права, Тилли, – произнесла Катрин, – ты во всем была права. Вот и начинаются зигзаги. – Она расправила плечи. – Но я в этом участвовать не собираюсь.

– Что ты хочешь делать?

– Никогда с ним больше не встречаться.

– А не слишком ли поспешное решение?

– Даже если бы я поступила еще более резко, это был бы слишком мягкий ответ на проявленное ко мне пренебрежение.

– Тебе лучше знать. Но сможешь ли ты выдержать?

– Катрин совершенно права, – заметила Хельга. – В данном случае единственно разумное решение – подвести жирную черту под всем, что произошло.

– Это как раз то, что я собираюсь сделать, – подтвердила Катрин.

– Не получится ли так, что ты причинишь этим больше боли себе, чем ему? – спросила Тилли.

– Это мне все равно. Лучше полная ампутация, чем вечно гноящаяся рана.

– Совершенно верно, дорогая, – похвалила ее мать. – Я горжусь тобой.

– Ох, бедняжка! – вздохнула Тилли.

– Если бы вы обе сегодня занялись лавкой, – предложила Катрин, – то я могла бы спокойно распаковать чемодан, аннулировать заказ на воздушный рейс и написать письмо.

– Что за письмо?

– То, за которое я должна была сесть сразу же после того, как он заговорил о разводе. Просто в то время у меня еще не было решимости сделать это.

– А теперь-то есть? – с сомнением спросила Тилли.

– Да, – твердо ответила Катрин.

– Что ж, может быть, – пожала плечами Тилли. – Во всяком случае, бумага все стерпит.

Но когда Катрин села за письмо, то оказалось, что вовсе не так уж просто подобрать нужные слова. Письмо не должно было быть бесстрастным, но не должно звучать и как результат личной обиды. К тому же, не исключено, что оно может попасть в руки жены. Это тоже следовало учитывать, поскольку Катрин вовсе не собиралась создавать Жан-Полю дополнительные трудности.

Она долго сидела за пишущей машинкой, обдумывая текст.

Наконец приступила.

«Дорогой Жан-Поль, когда ты сказал мне, что твоя жена якобы собирается с тобой разводиться, я была в шоке. И хотя ты разуверял меня в этом, но все же осталось чувство, будто я каким-то образом причастна к краху твоего брака. Однако я этого ни в коем случае не желаю, о чем вполне внятно тебе сказала… Но, видимо, все же недостаточно внятно. Теперь, через несколько дней, мне это становится ясно. При возникших обстоятельствах мне вообще не следовало бы поддаваться уговорам на новую встречу. То, что я на нее согласилась, вина моя. Теперь, наконец, я созрела для того, чтобы сказать тебе без обиняков: я больше никогда не хочу тебя видеть. Не хочу я также, чтобы ты мне писал и звонил. Не хочу с тобой общаться. Я по горло сыта нашими отношениями.

Тебе, дорогой Жан-Поль, я желаю от всего сердца привести в норму твою личную жизнь. Так или иначе. Думаю, тебе будет легче это сделать, если я из твоей жизни исчезну. На роль громоотвода я не гожусь. Твоя…»

Она вынула лист из машинки, еще раз перечитала текст, подумала, что пару слов можно было бы изменить, но отказалась от этого и размашисто подписала.

На конверте она написала: «Мсье Жан-Поль Квирин. Женева. До востребования. Швейцария». Потом заклеила письмо, прилепила марки и выбежала к ближайшему почтовому ящику.

Опустив конверт, она почувствовала огромное облегчение. Жгучая боль и подтачивающие дух сомнения пришли позднее.

Как ни несчастна была Катрин в последние дни, как ни сомневалась в верности своего решения, подчас даже раскаивалась в нем, но тем не менее чувствовала она себя лучше. Ночами плакала, часто страдала бессонницей, но на аппетит не жаловалась.

Неужели ее не поддающийся диагностике недуг был как-то связан с Жан-Полем? Выходит, она вылечилась потому, что рассталась с ним? Ей это казалось очень странным.

Хельга Гросманн выполняла свои обязанности цербера последовательно, вежливо и с нескрываемым удовольствием. Катрин немного досадовала, что матери так нравится разделываться по телефону с Жан-Полем, но, с другой стороны, упрекнуть ее в этом она не могла. Иногда он звонил в присутствии Катрин. И тогда ей хотелось заткнуть уши, но это было невозможно, так как обычно звонок раздавался в лавке, наполненной посетителями.

Но бывало и так, что он звонил утром, когда она выходила из дома, чтобы пробежаться трусцой, или после полудня, когда покупала продукты. Тогда мать почти с торжеством ей докладывала:

– Он опять тебя домогался.

– А ты? – спрашивала Катрин. – Что ты сказала?

– То, что и всегда. Что переговорить с тобой нельзя.

– Ты ведь могла бы сказать, что меня нет дома. Это было бы правдой.

– Зачем? Чтобы в следующий раз сказать то же самое, когда ты дома? То есть солгать? Проще ответить, что говорить с тобой ему нельзя, и все.