Нежное дыхание смерти - [7]

– Труп без сопровождения не вышлешь, – сообщил доктор всем известную истину. – А вообще-то тебе повезло. Могло быть и хуже. Наркотиков при нем не было найдено?

– Ни грамма.

– Тогда дело чистое, можно класть в стол, – кивнул доктор. – За время карнавала у меня было пять таких случаев. Но этот, конечно, хуже всех. Парень кололся через куртку, смотреть противно.

– Слушай. – Комиссар повернулся к нему. – Ты можешь точно сказать, сколько наркотика он употребил?

– Этого хватило бы на троих. Но по-моему, доконали его именно те дозы, которые были введены через одежду.

– Почему? – немедленно спросил секретарь, вытягивая сигарету из пачки, принадлежавшей Арицци.

– Да потому что уколы явно были сделаны в последнюю очередь, – пояснил доктор. – Трудно себе представить, что парень сначала наширялся до такого состояния, что стал колоться через одежду, а потом пришел в себя и, аккуратно засучив рукав, сделал последний, смертельный укол прямо в руку…

Комиссар и секретарь закивали в знак одобрения.

– О, такие уколы – последняя стадия, – продолжал врач, радуясь, что может скоротать за болтовней остаток дежурства. – Если уж они начинают колоться на такой манер – ничто их не спасет!

– За месяц можно дойти до такого состояния? – поинтересовался Арицци.

Доктор отрицательно покачал головой:

– Нет, здесь нужна тренировка… Колоться он начал не в Венеции, если это тебя волнует…

– Точно, – кивнул комиссар. – Ладно, никому не придет в голову устроить по этому поводу большую охоту на торговцев зельем.

– Разве что кто-то захочет выслужиться, – туманно заметил доктор, показывая пальцем в потолок.

– Русский был большой шишкой? – поинтересовался секретарь.

– Какое там, – отмахнулся комиссар. – Просто скульптор.

– А… – без особого интереса протянул Джанни. – Ладно, я пошел. Возьму у тебя сигарету. Пока!

Вскоре ушел и доктор, посоветовав комиссару не засиживаться и спешить домой, к жене.

«Издевается, что ли? – думал комиссар, глядя ему в спину. – Да нет, пока никто не знает, а когда узнают, то почешут языки… Никто так не любит сплетничать, как венецианцы, это верно…»

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, он принялся вспоминать свои разговоры в мастерской Джакометти. Ничего конкретного, определенного. Сначала его видели все, потом не видел никто. Кололся как зверь, работал как зверь. Малоправдоподобно, надо еще раз поговорить с Джакометти и мастерами. Нет, лучше все-таки с подмастерьями, а еще – с уборщиком, как его зовут? Серджо. Серджо именно в силу своей незаметности может больше всех заметить… Но если бы что-то заметил, сообщил бы. Если венецианец что-то хочет сказать, то говорит сразу и его ничто не удержит. Зато уж если он не хочет говорить – слова не вытянешь, а уж правдивого – тем более.

«Поэтому многие расследования в конце концов превращаются в пустую говорильню, – подумал комиссар, вспоминая прежние дела. – Я записываю в заключении не то, что было, а то, что мне соизволили наболтать. Впрочем, спасибо и на этом. Нельзя быть идеалистом. Всех нас обманывают, все мы обманываем…»

Он позвонил домой, и снова никто не взял трубку.

«Если она улетела к матери, пусть не возвращается, – решил он в сердцах. – Впрочем, сейчас ей будет трудновато улететь. Все билеты раскупаются, все покидают Венецию. Начинается мертвый сезон».

Комиссар сдал дежурство и покинул управление. Домой шел пешком, жил он недалеко. Незадолго до полуночи Арицци вошел в подъезд, поднялся по вонючей лестнице и отпер дверь. При этом ему показалось, что в комнате раздался шум. Он толкнул застекленную дверь и переступил порог. Первое, что комиссар увидел, – огромный чемодан жены, очень знакомый чемодан. Много раз этот багаж ездил с Фульвией в Геную и обратно, а потом стоял распакованным в шкафу и ждал своего часа. Теперь он был наполовину собран. Второе, что увидел Арицци, жена. Совсем готовая к выходу, она стояла перед зеркалом, куда, видимо, отскочила, когда раздался звук отпираемой двери. Было еще и нечто третье – его помощник Нино.

– Вот как, – без всяких эмоций произнес Арицци, словно именно этого и ожидал. Нино пожал плечами.

– Так выходит, комиссар, – сказал он полусмущенно-полунагло. Жена по-прежнему гляделась в зеркало, как будто это могло уберечь ее от выяснения отношений. Арицци потер одну руку о другую и полез в карман за сигаретами. Когда заговорил, поразился тому, насколько спокойно прозвучал голос.

– На этот раз, как я понимаю, ты едешь не к маме? – обратился комиссар к жене.

– Поближе, – отозвалась она.

– К нему? – Он кивнул на Нино.

– Это должно было случиться, – подал голос помощник.

– Одно скажи – давно? – Комиссар по-прежнему обращался к жене.

Та наконец обернулась, и Арицци с болью понял, что это лицо ему никогда не забыть. Можно его ненавидеть, но забыть нельзя.

– Какая разница, – сказала она, проводя ладонью по гладко причесанным рыжим волосам. Они были точно такого оттенка, как у куртизанок на картинах Тициана. – С начала карнавала.

– Хорошо. Даю тебе пять минут, чтобы убраться.

– Десять, комиссар, – вмешался Нино. – Будем реально смотреть на вещи.

Арицци поборол в себе желание броситься на него и придушить.