Нежная добыча - [62]

— Хат!

Дрисс уселся. Внезапно раздался выстрел, за ним — долгая пустота и еще один выстрел. Донеслись они издалека, но в абсолютном безмолвии звучали отчетливо. Старший брат сказал:

— Я пойду. Кто знает? Может, там много газелей.

С ружьем в руке он взобрался наверх по камням и исчез.

Они снова стали ждать. Когда снова раздались выстрелы, то уже — из двух ружей.

— Может, они убили еще! — закричал Дрисс.

— Йемкин. Аллах велик, — ответил дядя, поднимаясь и беря ружье. — Я тоже хочу попробовать.

Дрисс расстроился: он надеялся пойти сам. Если б он только поднялся мгновением раньше, так бы и получилось; но даже тогда его, скорее всего, оставили бы с верблюдами. В любом случае, уже поздно; дядя сказал.

— Хорошо.

Дядя ушел, напевая песенку из Тафилалета: она была про финиковые пальмы и тайные улыбки. Несколько минут Дрисс еще слышал обрывки мелодии. Потом все звуки потерялись во всеохватной тишине.

Он стал ждать. Солнце становилось очень жарким. Он покрыл голову бурнусом. Верблюды глупо пялились друг на друга, вытягивая шеи и обнажая желто-коричневые зубы. Дрисс хотел поиграть на дудочке, но время казалось неподходящим: ему не терпелось, ему слишком хотелось быть там с ружьем, прятаться за валунами, выслеживать нежную добычу. Он подумал о Тессалите — интересно, какой он? Полно чернокожих и туарегов, конечно, оживленнее Табельбалы, ведь через него проходит большая дорога. Раздался выстрел. Дрисс подождал других, однако на этот раз их не было. Он снова представил себя среди валунов — вот он целится в бегущего зверя. Нажимает курок, животное падает. Появляются другие, он подстреливает всех. В темноте путешественники сидят у костра, набивая животы сочным жареным мясом, и лица их блестят от жира. Все счастливы, и даже мунгари признал, что молодой филали — лучший охотник из всех.

В наступавшей жаре Дрисс задремал, и разум его витал над равниной из мягких бедер и маленьких упругих грудей, похожих на песчаные дюны; обрывки песни плыли, словно облака по небу, и воздух был густ от вкуса жирного мяса газели.

Дрисс сел и быстро осмотрелся. Верблюды лежали, вытянув перед собой шеи. Ничего не изменилось. Он встал, с тревогой вгляделся в каменистый горизонт. Пока он спал, в его сознании поселилось чье-то враждебное присутствие. Переведя в мысль то, что он уже ощутил, Дрисс вскрикнул. Едва увидев эти маленькие бегающие глаза, он не поверил их владельцу, но дядья приняли незнакомца, и подозрение уползло во тьму его рассудка. Теперь, разбуженное сном, оно вернулись. Дрисс обернулся к раскаленному склону и вгляделся в валуны, в черные тени. В памяти его вновь раздались выстрелы в скалах, и он понял, что они значили. Всхлипнув, так что перехватило горло, он подбежал и сел на своего мегари, поднял его и, до конца не сообразив, что делает, отъехал уже на несколько сотен шагов. Он остановил верблюда, и какое-то мгновение посидел, не шевелясь, глядя на оставленную стоянку со страхом и нерешительностью. Если дядья мертвы, делать больше нечего — только выехать в открытую пустыню как можно скорее, подальше от этих камней, которые могли скрывать целящегося мунгари.

Вот так, не зная пути в Тессалит, почти без воды и пищи, он пустился вперед, время от времени поднося руку к лицу и смахивая слезы.

Два, три часа он ехал так, не замечая, куда идет мегари. Вдруг он выпрямился, шепотом проклял себя и с бешенством развернул животное. Сейчас его дядья могли уже сидеть в лагере вместе с мунгари, разводить огонь, готовить мечуи, с грустью удивляясь, почему племянник их бросил. Или кто-нибудь уже отправился его искать. Его поступку не было оправдания — все случилось из-за позорного страха. Чем больше Дрисс думал об этом, тем больше росла его злость на самого себя: он повел себя непростительно. Полдень уже миновал; солнце было на западе. Он вернется поздно. При мысли о неизбежных упреках и насмешках, которыми его встретят, он почувствовал, как лицо вспыхнуло от стыда, и яростно заколотил по бокам верблюда.

Еще задолго до стоянки он услышал пение. Это его удивило. Он остановился и прислушался: пели слишком далеко, чтобы узнать голос, но Дрисс был уверен, что это мунгари. Он обогнул холм и добрался до того места, откуда были видны все верблюды. Песня прекратилась, оставив по себе тишину. Некоторые тюки уже снова навьючили на верблюдов, готовых в дорогу. Солнце висело низко, тени от камней стлались далеко по земле. Не заметно, что добыли какую-то дичь. Дрисс позвал, готовясь спешиться. Почти в тот же миг вблизи хлопнул выстрел, и пуля прошелестела над головой. Дрисс схватил ружье. Еще выстрел, резкая боль в руке, и ружье выскользнуло на землю.

Он немного посидел, схватившись за руку, ошеломленный. Потом быстро спрыгнул и съежился между камней, здоровой рукой пытаясь дотянуться до ружья. Когда же он его наконец коснулся, раздался третий выстрел, и в поднявшемся облачке пыли ружье придвинулось к нему еще на несколько дюймов. Он отдернул руку и посмотрел: кисть потемнела, по пальцам стекала кровь. В этот миг мунгари прыгнул на него через пустоту меж ними. Дрисс не успел вскочить — человек навалился на него и дулом своего ружья снова толкнул на землю. Сверху разлеглось безмятежное небо. Мунгари презрительно покосился на него. Он сел верхом на распростертого юношу, сунул дуло ему под самый подбородок и шепнул: