Нежная добыча - [22]

— Как ты изменился, — вдруг сказала она, медленно покачав головой.

— Да. Здесь меняешься. Но тут хорошо.

— Хорошо — это да. Но так грустно, — сказала она.

Он рассмеялся:

— Вовсе не грустно. К покою привыкаешь. А после замечаешь, что покоя-то и нет. А ты, похоже, не меняешься, да? Вот Чалия — совсем другая. Ты заметила?

— Да ну, Чалия всегда была сумасшедшая. Она тоже не изменилась.

— Нет, изменилась. И очень. — Он посмотрел в темноту мимо коптящей масляной лампы. — Где она? Почему не пьет кофе?

— У нее бессонница. Она кофе не пьет.

— Быть может, наши ночи ее убаюкают.

Чалия сидела на верхней веранде под мягким ночным ветерком. Ранчо стояло посередине большой поляны, за границы которой джунглям переступать не позволялось, но обезьяны перекликались со всех сторон, словно ни поляны, ни дома не существовало. Чалия решила не ложиться как можно дольше — не придется так маяться в темноте, если не уснет. Из головы не шли строчки стихотворения, которое она читала в поезде два дня назад: «Aveces la noche… Бывает, ночь подхватывает тебя, укутывает с головы до ног и несет, несет куда-то, оставляя тебя, омытого сном, у кромки утра». Эти слова успокаивали. Но дальше шла ужасная строка: «А бывает, ночь проносится мимо без тебя». Чалия попробовала перескочить из ясного солнечного утра к совершенно чужому образу — официанту из пляжного клуба в Пунтаренасе, хотя прекрасно знала, что в темноте ее будет подстерегать совсем другая мысль.

В дорогу из столицы Чалия надела бриджи и рубашку хаки с открытым воротом, а Луче объявила, что намерена ходить в таком виде, пока они не уедут из Пасо-Рохо. На вокзале они с Лучей поссорились.

— Все знают, что мама умерла, — сказала сестра, — и те, кого ты не шокируешь, смеются над тобой.

С нескрываемой издевкой в голосе Чалия ответила:

— Полагаю, ты уже всех расспросила.

В поезде, петлявшем между гор, устремляясь к tierra caliente[12], она вдруг ни с того ни с сего заявила:

— Черное не к лицу мне.

А по-настоящему Луча расстроилась, когда в Пунтаренасе сестра сошла с поезда, купила алый лак и старательно накрасила ногти в гостиничном номере.

— Как можно, Чалия? — вскричала сестра, широко распахнув глаза. — Ты никогда этого не делала. А сейчас почему?

Но Чалия бесстыже расхохоталась:

— Приспичило! — и растопырила перед сестрой раскрашенные пальцы.

На лестнице послышались громкие шаги — затем на веранде, та слегка сотряслась. Голос сестры позвал:

— Чалия!

Она секунду помедлила и откликнулась:

— Да.

— Ты сидишь в полной темноте! Погоди, сейчас вынесу из твоей комнаты лампу. Вот ведь додумалась!

— Мошки нас сразу облепят, — возразила Чалия: хоть настроение было и не из лучших, ей не хотелось, чтобы его портили.

— Федерико говорит — нет! — крикнула Луча изнутри. — Он говорит, тут нет насекомых! Во всяком случае — кусачих!

Наконец она появилась с маленькой лампой и водрузила ее на столик у самой стены. Опустилась в гамак и тихонько покачалась, что-то напевая. Чалия хмуро взглянула на нее, но сестра, похоже, не обратила внимания.

— Ну и жара! — наконец воскликнула она.

— А ты меньше суетись, — посоветовала Чалия.

Они посидели в тишине. Вскоре ветерок перерос в ветер с дальних гор; но и он дышал зноем, словно дыхание огромного зверя. Лампа замигала, грозя погаснуть. Луча поднялась и прикрутила пламя. Чалия повела головой, провожая сестру, и тут ее взгляд что-то остановило — она быстро посмотрела на стену. Что-то громадное, черное и проворное было там всего миг назад; а теперь ничего не осталось. Она пристально рассматривала это место. Стену облицовывали мелкие камешки, кое-как оштукатуренные и побеленные, так что поверхность осталась грубой, вся в дырах. Чалия резко встала и, подойдя к стене, всмотрелась. Все выемки, большие и малые, были изрыты беловатыми воронками. Из некоторых высовывались длинные и проворные лапки пауков, обитавших внутри.

— Луча, в этой стене полно чудищ! — вскрикнула она.

Близко от лампы пролетел жук, передумал и опустился на стену. К нему метнулся ближайший паук, схватил жертву и вместе с ней исчез в стене.

— А ты на них не смотри, — посоветовала Луча, но все равно опасливо покосилась на пол у своих ног.

Чалия оттащила кровать на середину комнаты и придвинула к ней маленький столик. Задула лампу и откинулась на жесткий матрас. Гул ночных насекомых звучал невыносимо громко — несмолкаемый дикий вой, он перекрывал даже шум ветра. Джунгли снаружи иссохли. Ветер проносился сквозь них, и они царапались миллионами звуков. Время от времени с разных сторон доносилась обезьянья перекличка. Иногда подавала сварливый голос какая-то ночная птица, но ее почти не было слышно за назойливой песнью насекомых и шелестом ветра по раскаленной земле. И везде — кромешная тьма.

Через час, наверное, Чалия зажгла у кровати лампу, поднялась и в ночной рубашке вышла посидеть на веранде. Поставила огонь на прежнее место у стены и развернула к нему стул. И сидела, наблюдая за стеной, до глубокой ночи.

На рассвете воздух остыл, и его наполнило долгое мычание, вблизи и вдали. Едва небо просветлело совсем, подали завтрак. Из кухни слышался гвалт женских голосов. В столовой пахло керосином и апельсинами. В центре стола на блюде горой лежали толстые ломти бледного ананаса. Дон Федерико сидел во главе, спиной к стене. Прямо за ним ярко горели свечи в небольшой нише, где стояла Пресвятая Дева в серебристо-синем облачении.