Нежинские огурцы - [2]

А сам больше всё на судьбу, на места наши, надеюсь. Ну, садимся это спокойненько в вагончик, едем, слегка трясясь, и через некоторые моменты мы, конечно, на станции, и вот тебе, наше село Епифаново.

Сельчане наши вдруг, совершенно неожиданно, выходят со всем восторгом, размещают и всяческие почёты, вплоть до меня.

А я сейчас домой, спрашиваю по хозяйству — как мол, тут, по округу, огурцы есть? А у меня семейство и кумовья дюже догадливы, леший их дери, даже до невозможности.

— Мы, — говорят, — папаша, согласно вашего письма, огурцы все скупили, бочки, которые из-под дёгтя, для чистоты вкуса, даже в бане пропарили, и вдруг, совершенно неожиданно, огурец такой вкус приобрёл, теперь не только что в Африку, он и в дальнейшие страны пойдёт, прославляя республику.

— Отлично, — говорю, — очень даже отлично.

А там уже с деревень собираются мужички, готовя облаву. Кто это на лыжах, кто это с палочкой просто, а Сенька — пономарь, для большего волчьего страху, барабан где-то достал. Проспались мы немножко и утречком идём, не спеша, в поле. Мужички, это, раньше разбрелись по указанным местам.

Мужикам глупым, действительно, волков бить, а мне — другая мысль, мне главное насчёт огурчиков. Естественным обыкновением я всё вокруг командарма Архипова, мужичкам говорю:

— Где место повыгоднее?

— А вот, — отвечают, — будет самое выгодное место прямо на Мышиной полянке, туда, говорят, преимущественно и попрёт всё зверьё.

— Превосходно, — говорю, — таким манером вы всего зверя туда и гоните и там, по моему расписанию, будут самые превосходные охотники и стрелки, десять человек.

А сам всех стрелков-то расставил подальше, и говорю командарму Архипову:

— Здесь, мол, у пенька ваша нога стоять одна должна.

А он, конечно, как подобает командующему войсками, спрашивает:

— Здесь ли в качестве наблюдения самое главное место?

— Здесь, конечно.

И сам я, от греха подальше, легонько ушёл за холмик, в некотором расстоянии, дабы слышать радостные возгласы убиваемых волков и охотника.

Лежу и смотрю так легонько по лощинке, по которой должны мчаться на свою смерть волки.

Волк идёт по долине, барабан пономарёв заливается, трещотки всех систем, и собачьего лая такое количество, что у меня огурцов, наверное, меньше, чем собак.

Лежу и радостно мне так. Вот, мол, как начинается новая-то жизнь, Иван Петрович!

Лежу — и уже ноги начинают промерзать, а волков всё нету.

Я легонько так, чтоб не спугнуть, на корточки присел, потоптался, в меру пригрелся и опять плашмя.

Лежу опять. Волк опять, рёв.

И вдруг, это, в кустах что-то такое вертится, мельтисит. Даже немного неудобно стало: не рысь ли в образе тигра, думаю.

И вот ближе все, ближе, и — вдруг, совершенно неожиданно, заяц. И огромный, стервец, с собаку, может быть.

Прямо на Мышиную полянку, к командарму.

И думаю, со злостью, бей, хоть для начала, зайца!

Лежу. Нет, слышу, бережёт выстрелы. Тишь.

Опять лежу. Опять мельтисит.

Теперь-то, мол, не иначе волк?

Опять заяц, да не один, а в сопровождении трёх! И опять на Мышиную полянку. Бежит, стерва, и хоть бы свернул из почтения, хоть бы волкам дорогу не портил.

Что-то заныло у меня сердце.

И тут-то, минут через пять, попёрло, четыре, пять, десяток, — и всё-то зайцы. Господи ты, боже мой, будто со всей республики напёрло их. Бегут, глаза шальные и табуном, главное, безо всякой мысли о спасении.

Бей, думаю, командарм, бей их сволочей со злости!

А тот хоть бы пальцем щёлкнул.

А заяц всё идёт и идёт, прямо будто заросло всё зайцем. Я, это, минут десять, полчаса лежу, а они неистощимо бегут.

— Кыш, — кричу, наконец, — кыш, треклятые!..

А они флегматично себе бегут на Мышиную полянку и внезапно, совершенно неожиданно — я за ними. Вбегаю и смотрю, стоит мой командарм у пня, и сам белее всех снежных покровов.

— Чего ж, — говорю, — не стреляли, к вам же вся дичь направлена была? Смотрю, мать ты моя, а у него и ружья-то нету. Тут я уже по тихоновской церкви перекрестился, со страху.

Спрашиваю:

— Чего ж вы без ружья?

— А я, — говорит, — наблюдать и руководить пришёл, и к тому же не люблю я стрелять волков.

— А зайцы-то, мол, зайцы…

— Зайцы, — говорит, — самая моя любимая охота, но ведь вы же волков обещали мне гнать.

Тут я, надо сказать, рассердился.

— Что ж, мол, должен я тебе волков плодить, если они в другую сторону утекли?

— Пойдём, посмотрим же, куда утекли волки.

На что было смотреть-то, ни одного волка не могли выгнать мужики. Словно в зайцев обернулись волки, нет волков.

До самого вечера носились мы по полям, и ничего.

Мужики меня бранят, бог весть за что, охотники ходят вместо волков или подобные рысям и, главное, командарм никак не может простить мне, что в кои-то веки удалось ему видеть совершенно неожиданно такое количество зайцев, подобное буре, и даже ни одного выстрела.

Дома же спрашивают:

— Как насчёт огурцов? Бочки ведь.

Я было брякнул, пожертвуйте, мол, в пользу воздушного флота, так как раньше теперь, чем не заведём мы в нашей волости аэроплан, никто не поверит, что есть у нас волки, и будут они, плодясь и заселяя нашу республику, безнаказанно уничтожать скот.

А потом, думаю, не дожить мне до аэроплана, так и отложил — всё-таки, думаю, инвентарь ведь оно, хоть и зовётся — огурцы…