Нежелательные элементы - [33]

— Это не значит, что ты должен… Ну что ты за человек!

— Я врач, и он тоже.

— А может, ты к тому же еще и любишь кафров?

— Довольно, — резко сказал отец. Он перевел холодный взгляд с одного на другого, холодный и безразличный. — Помните, вы братья, — добавил он. И повернулся к дверям, за которыми скрылись Филипп с матерью. В дверях уже началась толкотня. — Я думаю, нам пора идти.

В сидевших рядами строго одетых, серьезных молодых людях трудно было узнать своевольных студентов, какими они были всего две-три недели тому назад. Такое впечатление, размышлял Деон, словно мы не через экзамены прошли, а через чистилище, которого многие из нас так боялись, — прошли сквозь огонь, отделивший шлак и выплавивший чистый металл… Ну-ну! — остановил он себя. Не сгущайте краски, молодой человек! Не надо вычурных сравнений и сантиментов. Естественно, каждый чуточку ошарашен. Никак не верится, что все позади, вот и взвинчиваешь себя. Может, поэтому и я так поступил.

Но осмыслить причину своего поступка он был еще не готов, а потому, чтобы отвлечься, стал смотреть на массивные выступы над огромными окнами и на людей в зале.

Через проход сидели выпускники инженерного факультета, по диагонали и ближе к возвышению — гуманитарии. Лишь несколько девушек рискнули явиться на выпуск с распущенными волосами, и ему показалось, что среди них он разглядел темно-каштановую голову Триш, хотя поручиться не мог бы.

Ему не очень уж и хотелось видеть ее или чтобы она его увидела, поэтому он сел так, чтобы смотреть на входную дверь.

Он сразу же заметил мать Филиппа — она сидела одна с краю, в самых задних рядах. В зале были и другие цветные и индианки в ярких сари, расшитых блестками, но они сидели группами. Держались отдельно, пока кто-нибудь из белых, не найдя другого места в переполненном; зале, не садился рядом. Но даже и тогда невидимый барьер оставался.

Деон пробежал глазами по рядам — мягкие, пастельные тона одежды женщин, строгие костюмы мужчин, — он искал хищный профиль отца. Но не мог найти. Неужели по ошибке тот забрался на балкон? Наконец он обнаружил его высокую фигуру. Отец появился в дверях одной из лож за колоннами, где были отведены моста для самых почетных гостей. Он что-то на ходу говорил студенту-контролеру, который явно просил его вернуться. Контролер показывал на пригласительный билет — эту ложу занимали те, у кого билеты были другого цвета. Иоган ван дер Риет отмахивался от вежливо настойчивого гоноши, точно все это было несущественно, да и вообще ниже его достоинства вникать в такие мелочи. В конце концов, однако, он сдался и прошел в зал, одарив напоследок контролера свирепым взглядом. Бот покорно поплелся за ним.

Они нашли два свободных места среди нескольких явно состоятельных, немолодых супружеских пар. Деон без труда представил себе светский разговор, который там шел сейчас по поводу предстоящего выпускного акта, коктейлей и танцев, назывались имена университетских знаменитостей, с которыми на «ты», прилагательные употреблялись только в превосходной степени: как все «потрясающе», «фантастически» и «поразительно». Он еще подумал — не без злорадного удовольствия, — как отец будет там выкручиваться.

Четверо преподавателей с озабоченным видом пересчитывали сидевших выпускников, ряд за рядом, и старательно складывали в уме общее число. Деон представая себе, с каким презрением смотрит на них сейчас отец. Он не нанял бы этих людишек даже овец пасти. Уж если они не могут сосчитать, сколько тут сидит людей, мирно и спокойно, то как бы они управились, дай им пересчитать толкущихся овец?

Он ухмыльнулся при этой мысли, и Робби, сидевший в том же ряду, перехватил его усмешку и скорчил в ответ гримасу.

Мы теперь врачи, доктора, подумалось вдруг Деону в приливе внезапного ликования. Черт с ним, со всем остальным, мы — доктора. Ну вот еще немного — и доктора!

Он представил себе, как докторская шапочка легко коснется его склоненной головы.

«Итак, я посвящаю вас в рыцари… — И касались бы, как должно, мечом, вот было бы торжественно. — Встаньте, сэр Деон».

Он снова ухмыльнулся — надо же, куда занесло его воображение, — но душевный подъем не проходил. Слезы восторга подступили к глазам. Боже мой, если они сейчас не начнут, я разревусь, как ребенок.

Внезапные раскаты невидимого органа, еще усиленные многократно динамиками, спасли его достоинство. Из дверей по проходу между рядами двинулась, заколыхалась мантиями торжественная процессия профессоров под громовые аккорды Gaudeamus Igitur,[5] и зал встал. Почтенный декан Инженерного факультета, слепой, как летучая мышь, но слишком тщеславный, чтобы носить очки, свернул, конечно, не туда, и его пришлось возвращать в ряды профессуры. Наконец процессия взошла на возвышение и орган заиграл бравурный национальный гимн, все подхватили. Где-то на середине первого куплета Деону показалось, что он слышит голос отца, перекрывающий все остальные. Несколько ошарашенный, он даже сам перестал петь, прислушался. Да, конечно, голос отца.

Все ясно. Эти англичане, сидевшие вокруг отца, наверняка не пели, — самое большее шевелили губами для видимости. Кровь у отца вскипела от обиды, вот он и выдал им во всю силу голоса.