Неземная любовь - [4]

Не знаю, пользуешься ли ты душем, Тоуроддур, и случалось ли тебе вместо спокойной, равномерно теплой струи внезапно ощутить на своем теле ледяные капли. Или, если у тебя достаточно богатое воображение, представь, что ты собака, которую окатили ушатом воды, и ты поймешь мое тогдашнее состояние. Не скажу тебе, положил ли я брюки и рубашку на обычное место, но в ту ночь я решил: хватит, с меня довольно. Самым разумным было бы собрать манатки и смыться отсюда.

Но ночь творит чудеса, исцеляет раны и сглаживает обиды. Если бы не ночь, в мире наверняка было бы вдвое больше самоубийц, и я оказался бы в их числе. Утром человек возрождается, воскресает из мертвых. Небо ясное и голубое, и, вдыхая прохладный утренний воздух, человек ощущает приток новых жизненных сил.

Конечно, уже на следующий день я, как мог, развлекал Дудду и ее подругу Аусту. И когда я обнял за плечи Аусту, а это мог сделать каждый, я обнял и Дудду – вот так мы и ходили, обнявшись. Но сам понимаешь, все мои чувства были сосредоточены лишь в одной руке. Тела, которое было с другой стороны, я не ощущал вовсе, хотя это тоже было девичье тело. Когда вечером мы поднимались на холм, где жила Дудда, Ауста обронила на дороге цепочку от часов. Она уверяла, что цепочка золотая, а я утверждал, что из меди. Ауста страшно рассердилась и оттолкнула меня.

Я взял обеих девушек под руки, опустился на обочину дороги и потянул их за собой, говоря, что лучше всего дождаться рассвета. Они стали вырываться. Ты ведь знаешь, каково бороться с женщинами. Сплошной визг и шелест юбок. Прямо как сражение с ветряными мельницами. И вместе с тем – что может быть притягательнее! Увертывания и прикосновения-неприкосновения. Словно противоположно заряженные пластинки дверного колокольчика – соедини их, и раздастся звонок.

Только в раю Адам пробыл недолго. В свете лупы мы увидели широкоплечего мужчину, направлявшегося в нашу сторону. Вначале я не придал этому значения. Какое мне дело до полуночников, пусть себе бродят, где хотят. Но мои девушки отнеслись к его появлению не столь безразлично. Не успел я оглянуться, как Дудду точно ветром сдуло, она уже спешила навстречу незнакомцу. Они остановились поодаль и о чем-то разговаривали. Недоумевая, я переводил глаза с моего сокровища на Аусту. Ты же знаешь, как может растеряться человек, застигнутый врасплох, ну, скажем, известием о том, что земля перестала вращаться. Ауста наклонилась к моему уху и прошептала:

– Уже десять часов. Он пришел за ней.

– Он? Кто это он? – взвился я, точно рассерженный кот.

– Конечно, папаша ее, кто же еще. – Ауста как будто даже обиделась на меня за то, что я этого не знаю. У меня и отлегло н не отлегло от сердца, потому что они явно собирались уходить. Дудда сдавленным голосом произнесла: «Спокойной ночи», и они шагнули в ночь, оба плотно сбитые, статные. Цепочка, по всей вероятности, нашлась, во всяком случае, Ауста могла шарить по земле, сколько ей вздумается, желания тормошить ее у меня теперь было не больше, чем у дохлого тюленя.

Скучнейшее занятие – быть другом или подругой чьих-то возлюбленных. Такого человека неизбежно оттеснят на задний план. Только ведь не каждого устраивают вторые роли.

По правде говоря, я не знаю, что об этом думала Ауста, но она пригласила меня к себе на чашку кофе, сказала, что кофе уже засыпан в кофейник, что живет она вдвоем с матерью, которая уже давно спит. Я решил, что печаль можно с таким же успехом утопить в кофе, как и в чем-либо другом, и мы пошли к ней.

Что до меня, то я никогда не вступал с друзьями своих друзей в чересчур близкие отношения. Они могли быть дружелюбными, но не больше. В этих случаях всегда остается какая-то незримая стена. Ты не замечал, как люди тщетно пытаются преодолеть ее и в конце концов срываются каждый на свою сторону? Помнится, я тогда как раз пришел к этому открытию, но решил в него не углубляться и уселся на диван, вместо того чтобы развлекать Аусту разговорами, пока она будет возиться с кофейником. Она разрешила мне тренькать на пианино сколько вздумается, так как ее мама спит как убитая. «Мировецкая тетка», – подумал я и принялся размышлять над невеселыми событиями сегодняшнего вечера.

И тут, на диване, меня вдруг осенило, дружище. Думаю, апостол Павел – тогда он еще звался Савлом – пережил в Дамаске меньшее потрясение, чем я в тот момент. Впрочем, я не настаиваю на этом утверждении. Но когда на человека нисходит откровение, его пронзает какой-то удивительный ток. Мне вдруг сделалось абсолютно ясно, почему после десяти вечера Дудда непременно должна была сидеть под замком. Бедняжка Дудда! Теперь она уже вызывала во мне скорее жалость, чем любовь. Но все равно это было теплое чувство. За те минуты, пока Ауста разжигала под кофейником огонь, напевая песенку из репертуара Марлен Дитрих, я открыл, что здесь налицо пресловутый Эдипов комплекс: ну, словом, когда отец безумно влюблен в собственную дочь и не может позволить ей любить другого. А в таких случаях послушной дочери остается одно из двух: либо спать со своим отцом, либо навеки отказаться от личного счастья. И хотя это звучит не слишком-то заманчиво, Дудда, конечно же, предпочла последнее. В подобных обстоятельствах поневоле становишься пессимистом.