Незамужняя жена - [75]

Грейс помогла трем покупателям выбрать пряжу и показала еще одному, как вяжется зубчатая петля. Когда она собралась уходить, на улице было уже темно. Грейс надела пальто и упаковала десять мотков сиреневой пряжи; Пенелопа принесла большой пластиковый мешок и поставила его перед ней на стол.

— Это платок вашей бабушки. Я тут кое-что подлатала. Смотрится не как новый, но держаться будет. Надеюсь, вам понравится.

Грейс не забыла об этом. Совсем напротив. С платком была та же история, что с кожаной курткой Лэза, которую она так и не забрала у портного, — теперь она была ей просто не нужна. Она потянула к себе пакет и достала платок. Ни зияющих дыр, ни обмахрившихся концов… Платок был целехонек, такой же безупречный, как издание Твена, которое ее отец заново переплел для Лэза, но, несмотря на это, выглядел совершенно незнакомым. Это был не тот платок, который согревал ее по вечерам, когда Лэз уходил играть в хоккей. Дырки исчезли, а вместе с ними и воспоминания — доказательства того, что платок сильно любили и часто им пользовались, — упорство волокон, сохранявших упругость, несмотря на возраст.

— Уж не знаю, как вас благодарить, Пенелопа, — сказала Грейс, стараясь скрыть свое разочарование.

— Не стоит благодарности. Но я сказала вам, что лучше начать все сначала. Повториться ничто не может. Сегодня я рано закрываюсь. У меня кое с кем встреча, — сказала Пенелопа, хлопая ресницами. — Свидание наудачу. — Она понизила голос. — На самом деле я познакомилась с ним в Интернете. Он лингвист. У нас так много общего. Кто знает? Может быть, он — единственный и неповторимый.

Грейс пожелала Пенелопе всего хорошего и захлопнула за собой дверь.

Когда Грейс вышла на улицу, была метель. Трехдюймовый слой свежего снега покрывал припаркованные машины. Грейс накинула капюшон и пошла против ветра. Огни машин сливались в один ослепительный поток, когда она переходила улицу, чтобы найти такси до центра. Перед ней стояло еще несколько ловивших такси пешеходов, тяжело нагруженных пакетами и свертками.

Краешком глаза она заметила мужчину в черной куртке, прислонившегося к почтовому ящику. Лицо его было скрыто газетой. В нем не было бы ничего из ряда вон выходящего, если бы люди имели обыкновение читать газеты и ходить в легких ботинках во время такой метели. Ботинки она узнала. Они были точной копией остроносых штиблет мистера Дубровски. Когда она приблизилась к мужчине, тот быстро отвернулся, как будто не хотел, чтобы его опознали. Не дожидаясь такси, Грейс, торопливо шагая, покинула место подозрительной встречи. Она оглянулась — убедиться, не преследует ли ее незнакомец, но обжигающий ветер и слепящие огни фар не давали разглядеть не только фигуру мужчины, но даже почтовый ящик, возле которого он стоял.

Грейс ускорила шаг, свернула за угол и ненадолго остановилась перевести дыхание. И все из-за книги! Это казалось таким смешным. Потом она вспомнила о карточке в сумке Гриффина и подумала о том, что все это каким-то образом связано; однако в данный момент ей не удалось свести разрозненные нити воедино. Грейс нырнула под навес синагоги, куда ее родители ходили по главным церковным праздникам. Синагога находилась в двух шагах от Вест-Энд-авеню. Стряхнув с пальто снег, Грейс вошла.

Однажды в дождливый день отец показал ей синагогу. Они зашли в святилище, спустились вниз по ступеням и, пройдя через соседнюю церковь, чудесным образом оказались на улице в нескольких кварталах к югу, прямо перед автобусной остановкой, ни капельки не промокнув. Сможет ли она восстановить этот путь? Грейс направилась к святилищу, все время оставаясь начеку. Неужели мистер Дубровски действительно преследует ее?

Сводчатый проход, выложенный ослепительно яркими разноцветными плитками, вел в святилище, по обе стороны которого располагались две высокие двери. Двери были украшены позолоченными семисвечниками и цветной веерообразной мозаикой, а также другими символами иудаизма, в котором Грейс разбиралась неважно. Она потянула за резную медную ручку одной из дверей, но дверь была заперта. Грейс попробовала открыть другую. После нескольких попыток дверь открылась. Она бросила взгляд через плечо, и ей показалось, что некто в капюшоне вошел в синагогу, как раз когда она проскользнула в приоткрывшуюся дверь.

Грейс спустилась по неосвещенным ступенькам и очутилась в пропахшем плесенью подвале. Единственная голая лампочка, висевшая под потолком, излучала призрачный оранжевый свет. Покрытая толстым слоем черной гари, она выглядела так, будто ее не меняли лет сорок, явно перекрывая рекорд долгожительства «дюро-лайт».

Глядя в мрачную тень, Грейс почувствовала, что ей очень хочется вернуться. Собравшись с мужеством, она понемногу углубилась в лабиринт темных коридоров. Она миновала уже несколько поворотов, когда наконец вошла в ярко освещенную котельную с тянущимися вдоль стен и под потолком трубами; на противоположной стороне была дверь, над которой горела красная надпись «выход». Грейс распахнула дверь и попала на еще один лестничный пролет. На его верхней площадке Грейс ждала пожарная дверь, которую она приоткрыла медленно, стараясь не задеть никакой сигнализации. И вот наконец — вход в церковь. В помещении слабо пахло ладаном; на стене Грейс увидела рекламную доску, покрытую церковными объявлениями. Ее внимание привлекла записка о лекции, которая должна была состояться сегодня вечером: «Никогда не поздно стать тем, кем ты мог бы быть». Грейс узнала цитату из Джордж Элиот. Лекцию, возможно, отложили из-за снегопада. Грейс застегнула молнию на куртке и уже собиралась уйти, как вдруг услышала доносящиеся из церкви голоса. Она подумала, что это все-таки, наверное, лекция, чуть-чуть приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Ряды были едва заполнены, перед алтарными вратами стоял мужчина лет тридцати в нефритово-зеленом пуловере из овечьей шерсти и джинсах. Надетая козырьком назад бейсбольная кепка и туристские ботинки довершали его наряд. У него были длинные спутанные волосы, а лицо его было покрыто многодневной щетиной. Кого-то он ей напоминал. Лэз периодически не брился по уикендам, и к утру понедельника у него уже отрастала настоящая борода. Однажды, когда он выходил из дома не побрившись, портье даже не узнал его.