Незамужняя жена - [71]

Самым прохладным и темным местом в доме была кладовая за дверью черного хода. Окно выходило на аллею, и прямой свет сюда не попадал. Иногда сквозняк доносил из соседней кухни звуки поющего голоса. Грейс хранила здесь в металлических корзинах лук, картошку и чеснок. Батарея в кладовке не работала с тех самых пор, как они переехали, от замерзшего окна с кривой рамой дуло. Грейс засунула пакет под подоконник и с чувством выполненного долга снова принялась ждать Гриффина, занявшись мытьем квартиры и водворением всех вещей на их законные места после предпринятой Долорес перестановки.

Наконец, примерно в половине пятого, зазвонил домофон, и Грейс побежала открывать. Не в силах сдерживаться, она ждала у дверей, пока не услышала, как лифт остановился на их этаже. Звонок в дверь. Грейс перевела дух, прежде чем широко распахнуть ее. В передней стоял Гриффин в серой с белым вязаной шапочке, черной лыжной куртке и джинсах. На плече у него висел небольшой туристский рюкзак.

— Я уже начала думать, где ты, — сказала Грейс. Все ее приготовления к сдержанному приветствию словно ветром сдуло, и она чувствовала себя самой что ни на есть обычной перенервничавшей родительницей.

— Кажется, я перепутал время, — ответил Гриффин, снимая шапочку и рукой приглаживая волосы. Его желто-коричневый полотняный рюкзак был как две капли воды похож на тот, который Грейс носила в старших классах. С той лишь разницей, что рюкзак Грейс был изукрашен автографами, символами мира и цветами, нарисованными фломастером, а на этом красовались наклейки «Перл джем» и «Нью одер». С обтрепанной лямки свисал брелок для ключей в виде доски для сноуборда. Грейс заметила и проглаженную заплату, изображавшую самолет, нацеленный на красное сердце. Она задумалась: может быть, это символ его поездки в Нью-Йорк для поисков отца?

— Проходи, — сказала она Гриффину, — я покажу, где ты можешь положить свои вещи.

Гриффин последовал за Грейс, которая повела его по коридору в кабинет Лэза. Он шел медленно, то и дело останавливаясь, чтобы повнимательнее разглядеть висевшие на стенах фотографии и эстампы. Казалось, он старается запечатлеть в своем сознании каждую мелочь. Когда они дошли до кабинета, Гриффин снял рюкзак. Грейс разглядела там пару хоккейных коньков, точно таких же, какие были на женщине в «Скай-ринке». Когда Гриффин подошел к ореховому столу у окна, Грейс сообразила, что сталкивалась с его матерью лицом к лицу уже дважды. Гриффин сел в кожаное крутящееся кресло Лэза. Под его весом сиденье сжалось, издав звук, очень похожий на один из долгих вздохов ее отца, словно бы кресло тоже испытало облегчение от того, что в нем наконец кто-то сидит.

Окно выходило на север, открывая вид на крыши богатых особняков. Грейс настолько привыкла к тому, что во время работы Лэз подолгу смотрит в окно, что не однажды путала раздутые ветром легкие занавески с его силуэтом. На какое-то, пусть очень короткое время эти призрачные образы смягчали острую боль, причиняемую его отсутствием.

Гриффин чувствовал себя в этой комнате как дома. Сложив руки на груди, он откинулся на спинку кресла, потом улыбнулся Грейс.

— Вы не могли бы показать мне какие-нибудь фотографии? У меня есть только один снимок родителей, — сказал он, вынимая фотографию из рюкзака. — Ему уже по крайней мере лет двадцать. — Грейс посмотрела на снимок. Если бы она ничего не знала, то подумала бы, что перед ней Гриффин. — У мамы нет более поздних снимков отца.

Потребовалось время, чтобы Грейс смогла до конца проникнуться смыслом произнесенных слов. «Более поздних снимков». Как будто, глядя на них, она могла каким-то образом ближе почувствовать Лэза, но, увы, на ее фотографиях он был не более доступен, чем на той, которую держал в руках Гриффин. Правда была в том, что Лэз все сильнее отдалялся от нее. День за днем, несмотря на то что она со всеми ухищрениями кудесницы заклинала его вернуться в ее жизнь, она одновременно отталкивала его, отправляла в изгнание, сравнимое только с его собственным, в реальности существующим уходом.

Грейс вытащила альбом в матерчатом переплете с узором из чайных роз, где хранились фотографии их медового месяца, и села на пол. Гриффин сел рядом. Грейс смотрела, как он переворачивает страницы — вот Лэз по пояс в голубой воде; Лэз на крыльце их крытой соломой хижины; Грейс с Лэзом на пыльной горной тропе машут руками, как будто хотят остановить машину, прежде чем обезьяны сгонят их вниз, — образы, настолько живо запечатлевшиеся в памяти Грейс, что она почти и не смотрела на фотографии.

Гриффин закрыл альбом и положил его на колени.

— Похоже, вы действительно счастливы вместе, — сказал он.

— Да, мы счастливы, — ответила Грейс, не в силах игнорировать выбранное ею настоящее время. Правда кружилась вокруг нее, как пылинки. Мы счастливы. Мы были счастливы. Мы снова будем счастливы. Но когда?

Гриффин поднялся с пола и поставил альбом обратно на полку. Он взял резную овальной формы медную дверную ручку, выкрашенную под серебро, которая переехала сюда из старой квартиры Лэза. Лэз снял ее с входной двери и заменил похожей, купленной на блошином рынке.