Незаконная планета - [8]

— Вовка, знаешь что? — сказал Морозов Заостровцеву. — Давай проситься на практику вместе.

Тот посмотрел удивленно:

— Чего это ты вдруг? До практики еще почти год.

— Ну и что? Надо заранее проверить нашу психологическую совместимость. Надо быть предусмотрительным.

— Ладно, посмотрим, — сказал Заостровцев и аккуратно слизал с губ питательную пасту.

Да, лучшего напарника для практики не найти.

Он, Морозов, не закрывал глаза на собственные недостатки. Знал, что не всегда доставляет людям — особенно преподавателям — радость. Сказывались, должно быть, некоторые особенности воспитания. Уж очень большую свободу предоставлял ему отец.

У отца был магнитофон — громоздкое, тяжелое изделие прошлого века. Прокручивая старинные звукозаписи, Алеша однажды услышал: высокий и какой-то отчаянно лихой голос протяжно пропел: «Солдатушки, бравы ребятушки, а где ваши жены?» И тут же грянул хор хриплых мужских голосов: «Наши же-о-ны — ружья заряжены, вот где наши жены!» Грозная удаль песни потрясла Алешу. Он представил себе: идут походным строем усачи-богатыри, горят их медные кивера, мерно покачиваются за плечами длинные ружья. Жены — ружья заряжены… Сестры — сабли востры… Что за удивительные слова!

Поразившую его песню Алеша переписал на кристаллофон — так было положено начало коллекции старинных солдатских песен. Он увлеченно разыскивал их в архивах и фонотеках. А если попадались ему в книгах тексты песен, не сопровождаемые нотной записью, то Алеша сам сочинял музыку и записывал на кристалл с собственного голоса.

Отец прочил его в историки или искусствоведы, но Алеша избрал другой путь.

И вот он сидит в десантном скафандре на вершине горы Гюйгенса, и под ним бело-черный мир Луны, резко ограниченный близким горизонтом, а над ним горят звезды.

Тени на лунных равнинах медленно, почти незаметно для глаза, удлинялись, солнце низко нависло над горизонтом — наступал вечер, предвестник долгой двухнедельной ночи.

Нет в Солнечной системе города более тесного и плотного по населению, чем Селеногорск. Строго говоря, это и не город вовсе, а длинный узкий коридор, пробитый в склоне кратера Эратосфена, и ответвления от этого коридора, жилые и служебные отсеки. Самое людное место лунной столицы — предшлюзовой вестибюль. Вечно здесь, у дверей диспетчерской, толпятся пилоты рейсовых кораблей, техники космодромной команды. То и дело с маслянистым шипением раздвигаются двери шлюза, впуская вновь прибывших или выпуская уходящих в рейс. Не умолкает в вестибюле гул голосов. Беспрерывно щелкает у стойки бара автомат, отмеряя в подставленные стаканы освежающий витакол. Вспыхивают и гаснут табло, указывая номера очередных рейсов, передавая извещения ССМП — Службы Состояния Межпланетного Пространства — и противометеоритной службы, распоряжения начальника Космофлота и директора обсерватории, настойчивые призывы селеногорского коменданта экономить энергию и придерживаться графика питания в столовой.

Федор Чернышев вышел из диспетчерской и бочком, вежливо раздвигая толпу, направился к шлюзу. За ним поспешал его штурман.

— Виноват, — приговаривал Чернышев, прокладывая себе дорогу. — Посторонись, дружок. Что это сегодня набралось так много? Съезд профсоюзов, что ли, у вас?

— Здесь курсанты, Федор, — сказал руководитель практики, выходя ему навстречу.

— О! Здравствуй, Ян, — Чернышев широко улыбнулся старому товарищу. — Рад тебя видеть. Извини, нет времени поговорить, ухожу в рейс к Юпитеру.

Он двинулся дальше, курсанты расступались перед ним, и тут он, приметив Морозова, остановился.

— Алексей, ты?

— Да. — Лицо у Морозова было напряженное, он избегал смотреть на Чернышева.

— Когда на Землю собираешься?

— Вот, ждем рейсового…

— Захватишь письмо для Марты?

— Могу, — тихо ответил Морозов.

Чернышев порылся в карманах пилотской куртки, вытащил кассету, зарядил ее, поднес ко рту и начал наговаривать письмо. Вокруг тесно стояли и сидели люди. Чернышев ничего не замечал. Выпрямившись во весь свой гигантский рост, сбив с белокурой головы подшлемник, он говорил слова любви и нежности. Он говорил негромко, но в вестибюле вдруг умолкли разговоры, стало тихо, и в эту тишину отчетливо падало каждое слово чернышевского письма.

Запищали радиовызовы, замигал сигнальный огонек радиофона, вшитого в куртку Чернышева. Затем из динамика широкого оповещения прозвучала трель, требующая внимания. Сердитый голос диспетчера произнес:

— Командир Чернышев, почему задерживаете старт?

— Ничего не надо, ничего не важно, — продолжал говорить Чернышев, — только видеть тебя, только слышать твой голос…

Пожилой диспетчер выглянул из-за двери.

— Командир Чернышев, что это значит? Вы ломаете график полетов.

— Когда ты ходишь босиком по траве, я хочу быть травой… Когда ты смеешься, я хочу быть ветром, чтобы разнести твой смех на всю вселенную…

Диспетчер оторопело смотрел на Чернышева.

— Кончаю. Надо идти в рейс. До встречи, Марта!

Чернышев протянул кассету Морозову.

— Не потеряй, — сказал он. — Спрячь хорошенько.

Морозов стоял красный, растерянный под устремленными на него взглядами. Кассета словно бы обожгла руку, он поскорее сунул ее в карман.