Незабудки - [28]

Прошло не меньше часа, прежде чем Мишка кликнул товарища:

— Эй, заходи в дом!

Андраш поднялся и пошел в дом. Собака осталась у ямы. Вечерние сумерки заметно сгущались.

На сей раз Мишка накрыл на стол, выложив поверх полотняной тряпицы всю привезенную из дому снедь. Однако хлеба подал не два каравая, как обычно, а только один. Это означало, что отныне и до тех пор, покуда они сообща живут в этой избушке, все у них общее.

Мишка вручил Андрашу хлеб, пододвинул нож поближе.

— Присядем, что ли…

Оба были в чистых рубахах.

— Где она? — почти шепотом спросил Мишка.

— У ямы осталась.

— Ни в какую Евсей не соглашается. Говорит, лучше пристрелит, чем в другие руки отдаст, — негромкой скороговоркой выпалил Мишка и зыркнул по сторонам. Он явно опасался, что собака услышит и поймет его слова.

— Ты сказал, что сразу расплатишься?

Мишка грохнул кулаком по столу.

— А ты как думал? Рот — не задница, чтоб его на замке держать.

— Ну ладно, ладно. Чего ты сразу на стенку лезешь?

— Ладно, ладно, — передразнил его Мишка. — Что делать-то будем? Ведь этак дело добром не кончится, заранее тебе говорю.

Андраш махнул рукой:

— Отдаст. Одумается и отдаст.

— Плохо ты Евсея знаешь. Жадён, как черт, по нему сразу видно. Зато ты не знаешь, что он три раза был женат и сейчас решил третий дом на сторону сплавить; покупателя на него подыскивает. А дом самый справный на селе. Но Евсей, коли озлится, даже дома не пожалеет.

— А по-моему, отдаст он собаку. Хотя бы из-за охотничьей гордости. Ведь собака теперь его слушаться не станет.

Мишка взял было в руки кружку с простоквашей, но, так и не попробовав, поставил обратно на стол. Теперь голос его обрел привычную громкость.

— Андраш! Признайся, как на духу: чем ты ее привадил — взглядом или едой?

— Ни тем, ни другим. Ты дал ей хлебную корку, а я ничем не кормил. Со вчерашнего дня, правда, мы с ней сообща кормимся.

— Не желаешь отвечать? — рассерженно спросил Мишка. — Признайся, взглядом околдовываешь или заговор знаешь?

— Нет.

— И не умеешь?

— Нет.

— А на селе сказывают, будто у тебя глаз колдовской.

— Евсей воду мутит?

— Там и без Евсея болтунов хватает. Одну толстозадую Варвару послушать, и то много чего наберешься. Хочешь, перескажу?

— Валяй… — Андраш отрезал ломоть хлеба.

— Так вот, Варваре этой известно, какие дела тут творились в ночь с субботы на воскресенье… Не на этой неделе, а на прошлой, в новолунье. Она тогда в лесу была, ревматизм муравьями лечила. Говорит, в новолунье лучше всего помогает. Ты про такое слыхал?

— Как не слыхать. Еще в прежние времена старики знали, что муравьиные укусы от ревматизма верное средство. И новолунье тут ни при чем.

— Насчет новолунья не знаю. А что до ревматизма, то стоит наша Варвара посреди муравейника голая, в чем мать родила, и вдруг слышит: беглые арестанты по лесу идут.

— Вон что! Ну и дальше что было?

— А дальше к тебе, говорит, заходили. Забрали весь хлеб подчистую и махорку до остатней крошечки. Правда это?

— Сам знаешь, что неправда.

— Я-то знаю, но хочу, чтобы ты сам это подтвердил. А еще говорит Варвара, будто тебя потому только не убили, что и ты с ними одного поля ягода.

— Ты ведь сказал, что нагишом стояла посреди муравейника… Откуда же тогда ей известно, куда заходили беглые арестанты и что с собой прихватили?

— Верно, брат! — К Мишке вернулось хорошее настроение. — Вот и я ей сразу же выложил: «Значит, ты, Варвара, голяком в лесу стояла? Может, милая, вовсе и не муравьи по тебе ползали, а арестанты?» Ты бы слышал, чего она мне в ответ нагородила! И как, мол, у меня язык поворачивается шутки шутить, когда она до того перепугалась, что со страху стояла ни жива ни мертва. Ведь бандиты-то сели совсем рядом под деревом и давай добычу делить. Вот как все было, и она, Варвара, готова поклясться хоть перед святыми образами, не то что перед законом. До того живо все в подробностях расписала, что человек поумней меня и тот поверит.

— Пускай верит, кто хочет. Все равно это неправда.

— От этих разговоров так просто не отмахнешься… Знаешь, что мы сделаем?

— Ничего не надо делать.

— Как это — ничего? На будущей неделе вместе поедем в село, и ты потолкуешь с Евсеем? Идет?

— Я подумаю.

— А теперь позови ее, — Мишка мотнул головой в сторону угольных куч. — Небось голодная.

Андраш вышел на крыльцо и тихонько хлопнул по колену ладонью. Собака молнией метнулась к нему, чуть не сбив его с ног.

На другой день углежоги ездили в тайгу за дровами. На обратном пути, когда они неспешно брели позади скрипучей телеги, Мишка еще издали приметил вороного жеребца, привязанного к столбу возле избы.

— Председатель сельсовета к нам заявился, — обеспокоенно сказал он. — На Рябчике прискакал. — Пальцами левой руки он расчесал бороду. — Уж не стряслось ли чего?

— За мной никакой вины нет, — ответил чужак.

— Тогда ладно. Видишь, это тот самый жеребец, что прижал к стене конюха, а теперь, как ручной, ходит за девчонкой. На него и сесть-то верхом решаются только девчонка эта да председатель.

Чужак молча пожал плечами.

Углежоги подошли к тому месту, где дорога спускалась в распадок; тут приходилось быть начеку. Чужак просунул между спиц жердину, а Мишка прошел вперед и накоротко перехватил привязанные сбоку телеги вожжи. Чужак с запасной жердью наготове подпер плечом накренившуюся было телегу.