Невыносимое одиночество - [9]

— Сожалею? Не мы несем ответственность за все это. Но мое сердце трепещет. Ведь я совсем не знаю Вас. Хотя когда я думаю о том, как все это случилось… — она взяла себя в руки. — У Вас нет причин для сожалений, я знаю, что от меня требуется… сегодняшней ночью, и я вынесу это. Отдам себя в руки Божьей Матери. Так Вы сожалеете о случившемся? Я хотела сказать, ты сожалеешь?

— Не знаю, — ответил Микаел, отпуская ее руки.

Он встал и подошел к окну. За окном был виден холм Брункеберг с редкими огоньками в ночи. На Стрёммене мерцала пара лодочных огней.

— Я не знаю, Анетта. Ты права в том, что не мы ответственны за это — это сделано по воле других. Но ведь мы оба дали согласие, не так ли? Сожалею ли я… Я не могу разобраться в этом. Видишь ли, я еще толком не знаю, чем мне заниматься в жизни. Я живу в каком-то тумане, позволяю другим командовать собой и подчиняюсь им. В моем существовании есть какое-то безумие, я еще не знаю, какое именно. И мне так хорошо — слишком хорошо, как мне иногда кажется. У меня есть потребность бороться, справляться с трудностями, делать что-то для страждущих, страдать, идя к своей цели. Но все дается мне даром. Вот и теперь мой приемный отец хочет подарить нам большой дом. И я не прилагаю к этому никаких усилий. Все идет как по маслу без моего участия. Он хочет отправить меня в армию. Хочет расчистить мне путь, чтобы я быстро поднимался в чине. Хотя я вовсе этого не хочу! И ты думаешь, я что-то сказал против? О, нет! Внимание к другим, Анетта, вся моя жизнь состоит в том, чтобы оказывать внимание другим. Чтобы не ранить их. Я учусь уже не первый год, и все дается мне легко — я замечаю и тут его влияние. Они хотят мне добра, и мне остается только принимать его. Я стою перед ними в вечной позе благодарности.

«Мама! Помоги мне, я ничего не понимаю, я совершенно сбита с толку. Он дружески беседует со мной, словно я ему ровня! Чего он хочет? Когда же начнется все страшное и чудовищное?»

— И вот ты женился, потому что они попросили тебя об этом, — констатировала она.

— Да. Женился на даме дворянского происхождения, которая выше меня по рангу. Тебе ведь известно, Анетта, что я не богат? Я получил наследство от матери и кое-что от отца. Мне этого хватает на жизнь, но не более того. Но что бы ты там ни думала обо мне, запомни, что я взял тебя в жены не ради денег.

В глубине души Анетта была непосредственной, как и все молодые француженки, и на миг тяжелая рука матери отпустила ее.

— А я так и не думаю, — импульсивно произнесла она. — Мне кажется, ты сделал это потому, что ты добрый, богобоязненный человек, слушающий своих покровителей, а также для того, чтобы избавить меня от жуткой судьбы.

Она поднялась и встала рядом с ним, возле окна. Микаел повернулся к ней.

— Да, это в самом деле так. Должно быть, для тебя это ужасно унизительно?

— В некотором роде. Но ведь и тебе не лучше. Я согласилась без колебаний, ухватилась за соломинку.

Она замолчала, испугавшись своей откровенности.

Впервые за весь этот день он улыбнулся. Он взял в свои ладони ее лицо, стараясь не замечать легкую, дрожь, и сказал:

— Значит, мы в одинаковом положении. Меня это радует. Было бы куда хуже, если бы кто-то из нас воспылал несчастной любовью к другому. Вот это было бы унизительно.

Она тоже улыбнулась, все еще не поборов страх, и ее тонкое, бледное лицо обрело мягкость, которой он раньше не замечал.

— Да поможет нам Мадонна!

Микаел бросил взгляд на молчаливо смотрящую со стены святую Деву, подумав о том, что она будет присутствовать здесь остаток ночи. Ему хотелось бы вынести ее отсюда.

Они снова повернулись к окну, это была нейтральная зона, и стали смотреть на затихший Брункеберг, где находилось старинное место судилищ. На Брункеберге Стен Стуре одержал победу над датским королем Кристианом в решающей битве, происходившей около ста лет назад. Теперь же холм был частично распахан. Камень и гравий шел на благоустройство улиц города. Некоторые дома возвышались прямо у подножия холма. Город, лежащий между мостами, ведущими к замку, уже не вмещал постоянно растущее население. Крестьянские дворы на Нормальме обзаводились соседями.

Они стояли так, молча глядя в окно, минут пять.

— Меня радует, что мы немного поговорили, — тихо сказал Микаел. — Ты ведь понимаешь, что я не из тех, кто добивается своих прав силой.

Она испуганно кивнула и задрожала. Он имел в виду те самые мерзости.

Любая отсрочка воспринималась ею с благодарностью, хотя она и была готова вынести самое худшее.

Микаел же не осмеливался ей сказать, насколько беспомощным он чувствовал себя на самом деле.

— Расскажи немного о себе, Анетта!

Она пожала плечами, изобразив на лице по-детски кислую мину.

— Видишь ли, — добавил он грубовато, чтобы скрыть свою нерешительность. — Из того немногого, что я знаю о тебе, у меня складывается впечатление, что ты…

Он замолчал. Он хотел было уже сказать: «… что ты просто дурочка, пускающая сопли всякий раз, когда тебя вынуждают выходить за рамки условностей». Но он этого не сказал. Он понимал, что Анетта девушка чувствительная. Вместо этого он продолжал:

— … что ты находишься в плену условностей и преклоняешься перед церковью. Я часто слышал от тебя, когда ты находилась среди придворных: «Нет, так не следует поступать! Ах, фи, так не говорят! Так нельзя одеваться! Так не годится!» Да, так не годится. Это твое обычное выражение.