Невыдуманные истории. Веселые страницы из невеселого дневника кинорежиссера - [8]

На трибуну мавзолея поднялся Сталин, в сопровождении «верных сынов отечества».

На площади, хриплым ревом, пронеслось мощное «Ура-а-а!»… Отозвалось громким эхом, повисло в морозном воздухе.

Сталин не спеша вынул из кармана небольшие листки и стал медленно, негромко читать текст речи – речи, которая «при нашем участии» должна была стать достоянием «всего прогрессивного человечества».

Мерно стрекотали камеры. Скрипели бобины магнитофона. Все было нами «выверено в деталях», «разыграно» на летучке.

Сталин говорил. Мы снимали, записывали его речь.

В моих контрольных наушниках приглушенно звучал его голос.

И вдруг произошло нечто ужасающее. В наушниках возник невнятный хрип, затем свистящие «ускоренные» обрывки сталинских фраз, снова громкое невнятное шипение и… все смолкло. Наступила зловещая тишина.

Я бросился в аппаратную. То, что я там увидел, было потрясающим. «Взбесившийся» магнитофон все еще в ожесточении кромсал магнитную пленку, расшвыривал ее обрывки по тесной клетушке. Звукотехники безуспешно пытались «унять изверга»…

Я тут же сообщил о случившемся генералу Власику, начальнику личной охраны Сталина. Генерал побелел и, не сказав ни слова, кинулся наверх, на трибуну. Не прошло и минуты, как с трибуны спустился Молотов. Он в паническом испуге выслушал меня и, заикаясь, попросил Власика пригласить Берию. Мне пришлось повторить свой рассказ и Берии. Тот зловеще сверкнул стеклами пенсне.

– Диверсию исключаешь?

– Самым решительным образом, Лаврентий Павлович.

– Допустим. И что же делать?

– Иосифу Виссарионовичу придется повторить свою речь перед микрофоном… В любом помещении…

Молотов взвизгнул:

– Вы… вы с ума сошли… Это Сталину-то… Кто осмелит-

ся предложить ему подобное… Вы ответите по всей строгости закона…

Берия взял под руку Молотова, и, по-прежнему сохраняя самообладание, сказал мне:

– Я сведу тебя со Сталиным. Ты ему это сам и предложишь. Если он согласится – проблем нет. Ну а если… мы тебя расстреляем…

Берия как-то странно посмотрел на меня и, как мне показалось, улыбнулся.

… Сталин выслушал меня спокойно. Набил трубку. Закурил. Подошел к письменному столу, вынул из среднего ящика знакомые листки. «Взвесил» их на ладони. Швырнул обратно в ящик.

Я не сводил глаз с вождя. От его решения зависела моя судьба. Что судьба – решалось жить мне или не жить…

За моей спиной стоял Берия. Ждал что скажет Коба?. . Какое примет решение?

И тут произошло невероятное. Ко мне подошел Сталин и прошипел:

– Несите ваш дурацкий микрофон.

Три дня спустя в «Известиях» был опубликован Указ Верховного Совета. Меня наградили очередным орденом – «За выдающиеся заслуги в деле развития Советского киноискусства».

* * *

Каждый новый фильм, до выхода на экраны, смотрел… Сталин. Смотрел предвзято, раздраженно, ворчливо. Исключение, пожалуй, составляли комедии Ивана Пырьева.

После каждого просмотра Сталин, с садистской дотошностью, распекал Ивана Григорьевича Большакова, министра кинематографии. Просмотры эти становились для Большакова невыносимыми. Сидя в небольшом, тускло освещенном, «сталинском» зале он мучительно «вычислял», в какую дверь выйдет на этот раз. В ту, в которую вошел или в правую, рядом с экраном, «курируемую» ведомством Берии, ведущую… на «Лубянку».

И чтобы довести до минимума эти невыносимые, по определению министра – «предынфарктные просмотры», он ежегодно, под разными предлогами, сокращал производство фильмов.

В этот злополучный пятьдесят первый Большаков довел их до… семи.

И именно тогда, в сорок первом, в числе многих других

«закрыл» и фильм Бекназарова – «Второй караван».

А между тем, картина складывалась, обещала быть значительной, проблемной… Работал над фильмом Амо Иванович с завидной самоотдачей, не жалея сил и таланта.

Картину закрыли тогда, когда съемочная группа вот-вот должна была выйти на финишную прямую. Закрыли, не объяснив толком причин.

Амо Иванович был раздавлен безжалостностью, жестокостью свершившегося. Он долго сражался с «чудовищной несправедливостью». Всеми силами пытался доказать Большакову «преступность этого решения»…

Убедившись в своем бессилии, он пригласил нас, членов съемочной группы, к себе на ереванскую квартиру. Долго, смущенно, как бы оправдываясь, говорил о том, какая могла бы сложиться картина…

Никогда, ни до, ни после того вечера, мне не приходилось видеть Амо Ивановича таким увлеченным, ярким, одухотворенным.

Спустя неделю Бекназаров уехал из Еревана.

Уехал с тем, чтобы больше сюда не возвращаться.

* * *

Одно из «монументальных» полотен Дмитрия Налбандяна изображало очередной «исторический» форум Страны Советов.

Руководители партии и правительства, гости из Китая – на лестнице, ведущей в Георгиевский зал Кремля.

Происходило это в годы тревожные, неоднозначные. Один за другим «разоблачались враги народа», (в том числе и окружающие Сталина на картине). И тогда, Дмитрий Аркадьевич старательно переписывал «врага» в… китайца.

Спустя год полотно выглядело так:

В центре композиции – Сталин, рядом с ним пять-шестъ его «соратников», а вокруг – китайцы, в синих форменных кителях. Множество китайцев…

Картину переименовали.

«Сталин с посланцами Великого Китая» – так она стала называться.