Невозвращенцы - [400]

Аскель лично участвовал в каждом сражении, много раз оборачивался, полностью контролируя себя, стараясь поединками и адреналином чуть-чуть подернуть пеленой забвения память о своей любимой. Убивал много и совершенно равнодушно, а по ночам не спал, вникая во всякие мелкие детали управления и налогообложения в своем зарождающемся княжестве. Денег было в достатке, но и таяли они с ужасающей скоростью — князь Аскель не скупился для своих людей. Мужчин — и воинов, и работников, не хватало, поэтому приходилось работу покупать за полновесные новогородские гривны. Бригады наемных мастеровых валили лес и полностью отстраивали деревни, немного крестьян распахивали и подготавливали поля для посева на следующий году, опытные охотники добывал и коптили мясо на зиму, и все это не считая огромных затрат на покупку необходимых мелочей, начиная от скотины и заканчивая иголками.

А в середине первой зимы первый раз проявила себя его личная кара.

Однажды вечером, сидя за столом, Аскель внезапно почувствовал, как растет внутри него бешенство. Причин для оборота не было, все было спокойно, но удержать себя не получалось. Князь выскочил из-за стола и рванулся из своего недавно отстроенного терема вниз по лестнице, во двор и за ворота туда, где темной стеной на фоне звездного неба стоял лес.

Очнулся он только на утро. В лесу. В изорванной в клочья одежде. Вокруг было множество поломанных небольших деревьев, а снег на поляне покрывали капли крови. Посреди валялась чья-то изломанная туша, судя по размерам — не человеческая.

— Оборотился уже? — услышал он за спиной голос.

Повернувшись назад он встретился взглядом с стоящим на краю поляны Гудредом. Тот внимательно осмотрел издалека своего друга, особенно его глаза, положил в снег принесенный с собой сверток и копье и только потом подошел к князю.

— На. Испей вот, — и протянул Аскелю вытащенную из-за пазухи фляжку. Во фляге оказалось горячее вино со специями, и сделав первый глоток Аскель понял, на сколько же он замерз — даже когда его спихнули в северное море, даже тогда ему не было так холодно. Дрожь моментально охватила все тело, застучали зубы и на голой белой коже заструились первые серебристые линии изморози. Стуча зубами князь приник к фляге и не отрываясь выпил все вино. В это время Гудред успел сходить к своему свертку, развернуть его и накинуть на плечи своего князя шикарную теплую медвежью шкуру. Опираясь на копье и кутаясь в шкуру, поддерживаемый с другой стороны своим другом князь медленно поковылял к дому. Уже на опушке леса Аскель спросил у Гудреда.

— Что это было?

— О чем, княже?

— Ты понимаешь меня.

— Нет…

— Понимаешь… Я же не совсем дурак. Ты знал что с собой надо принести, ты был вооружен, значит опасался меня, следовательно, ты заранее предвидел то, что со мной произошло. Говори.

Гудред помялся, но все же решил сказать правду.

— Понимаешь, ты оборотень даренный, тебя этим отметили сами боги. Это великая сила, и великие возможности. Но есть у этой монеты и реверс. Коли обладатель не совладает с этой силой, или по другим каким причинам, то сила начнет сама управлять человеком, превращая его в дикого зверя. Как сейчас то было — ты будешь рычать как медведь, ломать деревья, срываться на первого встречного, зубами и когтями разрывая его тело… Именно за это берсерков и ульфхендаров страшатся и простые люди, и опытные воины. Раньше ничего такого не было за тобой, и я думал, что ты удержишь силу в узде, но теперь… Теперь все иначе.

— И чего мне теперь делать? Как с этим справиться? Чего ожидать?

— Ничего хорошего… Похоже, тебя прокляли северные боги за такую разруху, что учинил их молельщикам. Попытайся как можно меньше пользоваться своим вторым обликом, может это поможет замедлить это…

— Но только замедлить?

— Да. Полностью вылечить могут только Боги, или чудо, а чудеса редки… Еще, говорят, лечит море, долгая дорога в одиночестве… Я приготовлю тебе отвары, пей когда почувствуешь ярость, но ничего особого не обещаю…

— Спасибо тебе…

Этот разговор произошел почти пять лет назад. Одинокой дороги и долгого путешествия по морю князь не мог себе позволить — на его совести была судьба целого княжества и ребенок, нельзя все это бросить просто ради своего личного благополучия. А приступы продолжались, причем время между ними становилось все короче и короче. Каждый такой приступ Аскель отмечал на специальном пергаменте, и вот сейчас, глядя на кривую, напоминающую параболу, он с грустью думал, что нормально жить ему от силы осталось года два. В первый год приступ был один, во второй два, в третий четыре, а в этом году их было уже шестнадцать. Если так пойдет, то в следующем году приступы будут идти раз в две недели, а через год — раз в неделю. На третий год он будет в безмозглом зверином обличии проводить ровно столько же времени, сколько отходить от него в человеческом, а еще через год просветлений не будет вообще.

«Что ж, похоже мое внутреннее мироощущение придет в гармонию с внешностью… Все эти годы в душе выл и скреб о сердце волк, ну медведь, какая разница, и вот он выйдет наружу. Единственный мой просвет, это Аскель. Сынок…».