Невозвращенцы - [387]

Безделье выматывало ужасно. Вместе с различной мрачности мыслями о судьбе спасенных из Империи рабов — его людей, за которых он принял и нес ответственность, забирало существенную часть из и так не великих сил больного. Заметил это и странно, смутно знакомый доктор. Еще одно уверение, что все хорошо не помогло, а вот слова «Чем больше ты всякие непотребности думаешь, тем дольше не увидишь Яви», заставили задуматься. Заняться было откровенно нечем, поэтому Руфус усилием воли выгнал посторонние мысли и сконцентрировался на выздоровлении. Стал аккуратно считать дни болезни, напрягать и расслаблять мышцы, хотя массаж ему делали регулярно, чтобы не было пролежней. И его труды не остались без награды.

На пятнадцатый день случился огромный прорыв — он смог поднять руку! И пусть после он вырубился, даже не почувствовав боли в упавшей на деревянный край постели руки, главное другое! Он мог двигаться! Он не парализован!

На тридцатый день, когда он уже мог сидеть, лекари посчитали, что он достаточно силен для приема посетителей.

Первым пришел Богдан. Был он весь какой-то… серый. Печальный. И поздоровался он совсем нерадостно. Руфус напрягся. Такой видок не предвещал ничего хорошего.

Впрочем, начало разговора немного успокоило больного. Поприветствовав сидящего в кровати, гость для начала пожелал ему скорейшего выздоровления и многих здоровых лет жизни после. После здравицы, потек совершено обычный разговор. Руфуса в первую очередь интересовало, не знает ли Богдан когда его «выпишут», что вообще твориться в мире.

Про освобождение из под лечебного глаза, козак ничего не знал, кроме того, что всем заправляет один молодой волхв под личным патронажем самой великой княжны Ольги. А волхв сказал, что из покоев Руфус выйдет только тогда, когда будет, по его мнению полностью здоров. Пока запертый в четырех стенах размышлял над этими словами, гость уже успел рассказать про свои собственные заключения. Что опять кошевым его не выбрали, несмотря на обильный взнос на общее дело, что дома оказались все живы и здоровы, что боги его уберегли от яда…

На этих словах Руфус опять очнулся и притормозил рассказчика.

— Что-то ты только что сказал? Какой яд?

— Так ведь, отравил тебя подсыл ромейский! Разве не сказывали тебе? — Удивился козак. — И не только тебя…

— То есть? Кого еще? — Напрягся Руфус.

— Ярий…

— Ярий? Но как же?

— Да вот так… — Богдан тяжело вздохнул и отвел взгляд. Стал понятен его грустный вид. Когда родители умирают — горе. Но когда родители хоронят своих детей — это… Это просто невыносимо. Это… Это… Так просто не должно быть! — Знать бы, я бы тогда его там бы оставил, вместе со Скамкелем. У Рима. Глядишь, и прихватил бы с собой на мост попутчиков ромейских…

— Прости…

— Да что уж тут поделаешь. Жаль только, что понапрасну сгинул так. От подлости… Ты только, атаман, не горячись…

— Кто? — от предчувствия Руфус похолодел. — Кто еще?

— Все, кто с тобой тогда пил…

— А кто еще… Нет! — догадался гладиатор. — Алларик? — В ответ бывший кошевой только покачал головой. — Пилус? Сотники?

— Все кто пил, все вмерли. Нету у тебя больше друзей… И войска — тоже нету.

— То есть как? Их тоже? Всех? — напрягся Руфус. — как? Как же так?!… Ромеи напали? Но как, у них же не было не сил, не прохода! Тогда как же…

— Не. Что ты! Охолохни! — испугался Богдан. — Живи и здоровы все!

— Все?

— Да все! Все! Ну кроме тех что вина тогда испил. Остальные в порядке.

— Тогда почем ты говоришь, что нету войска?

— Да вот, князь местный, себя не очень хорошо показал…

— Местный князь, это ведь Лихомир? Великий князь Киевский? А разве он не твой князь тоже?

— Мой — то мой… Но у нас всегда была, как это по-ромейски, широкая автономия…

— Так что же такого учудил с моими людьми великий князь? Он их всех отдал ромеям? Обратил в рабов? Что он сделал?

— Нет, что ты! Как можно? За такое любой в лицо плюнул бы, хоть ты трижды князь! А дружина своя же вызывала бы в поле до тех пор, пока не помер бы он… Просто, пока ты болел тут, люди твои без догляда остались. Да и свободными они считаются. Ни слова тебе своего не сказали, ни грамоту не чиркнули. Вот подсылы княжеские и стали их сманивать…

— И?

— А те рады радешеньки только. Как же… Тем землю без закупа, да малые доли с урожая… Дуван богатый мы взяли, сразу каждому на справное хозяйство хватит… Вот и ушли все. Славили тебя на дорожку, но ушли… Крестьяне! — с презрением добавил Богдан.

— Ну… — Задумался Руфус. С одной стороны, обидно конечно. Он столько для них сделал, а они, неблагодарные, его кинули. С другой стороны, а чего он хотел? Он им не Моисей, чтобы водить их сорок лет. И для своего спасения они сделали ничуть не меньше его. Зато теперь на его шее не висят эти немерянные тысячи мужчин, женщин и детей. А так как Руфус весьма смутно представлял себе, как и чем их кормить, поить и одевать, привыкнув за последние годы думать только о себе… Выгода на лицо, ведь теперь они не его забота. Так что… — Ну… Ну ладно! — И видя недоумевающее лицо собеседника, не смог удержаться и весело рассмеялся.

Богдан сначала слегка обиделся, а потом, видимо согласившись с больным, поддержал его своим басовитым хохотом.