Невозможная птица - [85]

Незнакомец не удивился, увидев Дэниела. Он сделал жест рукой, словно говоря: «Как дела?» На другом его плече болтался коричневый кожаный чехол – удочка.

– Вроде как я слышал машину. Вольво, э? Шестицилиндровый?

Дэниел улыбнулся.

– Верно.

– Развлекаюсь этим, чтобы провести время. Определяю машину по звуку.

– У вас это неплохо получается.

Незнакомец улыбнулся, присел рядом и начал стягивать свои сырые сапоги. Его ноги в длинных красных кальсонах были сухими и жилистыми. Он снял свои красные носки и начал массировать ступню. Его садок был пропитан водой, от него шёл запах свежего улова.

– Живёте здесь неподалёку?

– С полмили вверх по течению. В какой-то хибаре, не знаю, чья она.

– Я мог бы уже и привыкнуть, – сказал Дэниел, наслаждаясь сочной тишиной, окружавшей их. – И давно вы здесь живёте?

– С тех пор как они начали нас сохранять.

– Десять лет?

– Точно. Прямо здесь, – он показал на полузатонувшее бревно, торчащее из зеленой воды на изгибе ручья. – Вот там я и попал.

Дэниел взглянул в ту сторону.

– Выглядит вроде не так уж глубоко, чтобы человек утоп, но это одна видимость. Течение здесь подлое. Смотрите! – сказал он. – Смотрите скорее!

Яма взорвалась: над поверхностью мелькнул окунь – совершенно невероятных размеров – лишь намёк на жёлтые полосы и мускулистую дугу острой спины, и он скрылся под водой.

– Ублюдок, – нежно выругался человек в болотных сапогах. – Любит он этак вот. Дразнит меня.

Дэниел посмотрел на течение, на мошек, на яму, которая вновь обрела свой изначальный покой. Наконец он спросил:

– Зачем вы возвращаетесь?

– Из-за жены. Я говорил ей, что хочу расколоть эту яму. А она, знаете, такая наседка, всегда беспокоится, говорит, течение тут. Будто я сам не знаю, что тут к чему. И знаете, что я ей сказал? Я скажу вам, что я ей сказал. Я сказал ей: «Занимайся своим делом, женщина». Прямо вот так, – он вздрогнул. – И это было Последнее, что я ей сказал. И вот я попёрся сюда как последний дурак, пробираюсь это я поближе к краешку, к яме этой, и что бы вы думали? Я спотыкаюсь о какую-то корягу, и не успел ухватиться, как болотники полны воды! И холоднющая, доложу я вам! Я почти уже их скинул, когда хлебнул. Тут все стало зелёным, и вижу – знаете, что я вижу? Я скажу вам, что я вижу. Я вижу крупнющего чёртова окуня, крупнее не бывает, и он выплывает из-под бревна и смотрит на меня этак одним глазком, будто говорит: «Ты проиграл, старикан!»

Человек довольно рассмеялся и начал массировать вторую ступню.

– Ну а потом все, что я помню – это проснулся я уже в этой одежде – совсем как новая. В кровати в этой хибаре. И все ещё в болотниках. По радио передают нашу любимую песню. Паучок бежит по стропилу. Через два часа эта чёртова песня все ещё играет, и паучок все ещё на стропиле, а я все лежу в кровати и думаю: черт побери, хоть бы кто-нибудь переключил его на другую станцию. И тут до меня доходит, что я и сам это могу. И я встаю и переключаю.

– А что была за песня?

– «Gonna take a Sentimental Journey… » – пропел тот фальшиво и сам это понял. – И вот, сижу, жду её. Две ночи, три ночи. Ничего похожего. Телефон не работает. На радио единственный канал зациклился на этой проклятой песне, играют её снова и снова, будто совсем мне мозги свихнуть хотят.

Дэниел припомнил, как сам был в подобном отчаянии.

Когда они с Шоном застряли в аттракционе «Это – Маленький Мир» в Диснейленде. Окружённые со всех сторон весёлыми куклами – эскимосами, лапландцами, монголами, майя, эфиопами – и все они танцевали, повторяя одни и те же движения снова и снова, и пели один и тот же приторный утопический гимн. Они были выброшены на остров посреди искусственной реки – слушатели, захваченные в плен. Шону было все равно. Дэниел на какое-то время отвлёкся на холодную басовую партию песни. Ему было интересно, кто её ведёт. Но через десять минут ему захотелось утопиться. Прошло сорок пять минут, прежде чем аттракцион снова запустили, и они были вызволены из плена прекрасного. Жалкое подобие ада.

– В холодильнике полно всего, что я люблю. Но я не могу нагулять аппетит. Ещё несколько дней – и я был сам не свой оттого, что она все не идёт. Что я такое, в конце концов? Рубленая печёнка? Тогда я стал ходить вверх и вниз по ручью, каждый день, надеясь, что уж в следующий раз она точно будет здесь – злющая, как всегда. Скажет: я же тебе говорила. Я тебя предупреждала. Не ходи туда, там опасно.

– Эмма?

– Слышали меня, а? Она упрямая женщина, так что я сначала решил, что просто надо дать ей немного остыть. Через пару недель я стал думать об этих последних словах, что я ей сказал. «Занимайся своим делом, женщина!» Это было нехорошо. То есть из всех последних слов, которые мы могли бы сказать друг другу… почему это? Очень меня это огорчало. Хотел помириться с ней.

– Это было десять лет назад.

– Ага.

– Я тоже потерял жену.

– Да ну?

– Да, в автокатастрофе.

– Это плохо. Эмма всегда говорила, что этим машинам нельзя доверять.

Они сидели, слушая ручей. Теперь он звучал громче.

– Кто делал? – спросил рыбак.

– Делал?

– Ну да, модель какая? Просто интересно.

– «Крайслер Неон».

– Никогда не слышал. Наверное, уже после меня делали.