Невозможная птица - [101]

.

– Твинкис?

– Да, Твинкис. Которые настолько напичканы консервантами, что никогда не портятся.

– Сохранение – это не использование.

Их ограниченность раздражала его. Они были похожи на зрителей в цирке, требующих повторения одних и тех же старых испытанных смертельных номеров снова и снова. Фаны, привязанные к одним и тем же персонажам. Выпуск за выпуском. И никто не получает повреждений. Никто никогда не умирает. Даже Спок[73]. Кормящиеся возбуждающими зрелищами, смотреть на которые не стоит им ничего. Зрители, наслаждающиеся ежевечерним выступлением с безопасной трибуны. Они совсем как мы, подумал он. Мы все знаем, что должны умереть. И тем не менее все наши популярные мифы опровергают это. Жизнь после смерти. Воскресение из мёртвых. Перерождение. Мы на волосок от гибели. А действуем так, словно собираемся жить вечно. Все это – шоу. А мы – звезды. Смерть – это то, что происходит с другими. Между тем наш сон записывается на целлулоид. Или архивируется цифровым способом. Чтобы его можно было пересматривать, и наслаждаться снова, и снова, и снова. Повторные показы старых хитов. Мы сидим в тёмной комнате, и каждый кормится все той же ложью. А звезды живут. Звезды живут вечно. Ручные и бессмертные.

– Мы не хотим приручать вас.

– У вас нет права вмешиваться в нашу жизнь. Или в нашу смерть.

– Разве ваша жизнь настолько совершенна, что её нельзя исправить?

Что-то происходило.

– Например? – спросил он.

– Вы считаете, что когда человек падает и ушибается, это смешно.

Он почувствовал, что в этой фразе сквозит отвращение.

– Да.

– Почему?

Он задумался над этим. Самые смешные комедии домашней видеотеки. Клоун падает на свою задницу. Чаплин. Китон. Грубый фарс. Почему, когда кто-то спотыкается, это выглядит комично? Разумеется, не тогда, когда это происходит с тобой. Почему? Потому что они показывают только тех, кто выжил?

– Я не знаю, почему, – сказал он. – Просто всегда было так.

– В мире, где нет падений, ты лишаешься значительного количества смеха, но также и значительного количества боли.

И тут Майк осознал: это было абсурдно. Он сидел на дереве, ведя философскую дискуссию с толпой совершенно чуждых существ. Пришельцев, которые не верили в смерть – краеугольный камень его реальности. Чужеземцев, не имевших никакой общей схемы, соотносящейся с его культурой. Это было безнадёжно. Они никогда не смогут понять. У них не было общей точки. Это было похоже на его съёмки в Марокко. Он никогда не чувствовал себя настолько окружённым другими людьми и одновременно столь отделённым от них и одиноким.

Майк вздохнул, одолеваемый ощущением поражения и истощения.

Необходимо было чудо, чтобы перебросить мост через эту пропасть.

ПОСМОТРЕТЬ МОЖНО БЕСПЛАТНО

И вдруг ни с того ни с сего, когда он стоял на обочине двухполосной дороги летним днём во Флориде, в виртуальном мире, созданном колибри – произошло чудо.

Дэниел понял, кто он такой.

Он не пришёл к этому путём размышлений; это приземлилось ему на голову, словно упав с неба. Это был дар.

После того как у него было отнято все, оставалась только одна вещь. Он никому не был отцом, никому не был любовником и никому не был сыном. Но была одна вещь, в которой он был уверен. Под конец это было единственное, что он знал наверняка.

Он был братом.

Никто не мог отнять у него это.

Неважно, насколько он ненавидел Майка. Неважно, какую боль Майк причинил ему. Он был его семьёй. Это было все, что у него осталось.

Вот кем он был. Братом.

Пришельцам этого никогда не понять. Этой близости. Этой принадлежности.

Как они могут понять? Они – туристы из другого мира.

Дэниел чувствовал отдалённый сладкий запах, цитрусовый аромат, плывущий сквозь влажный тёплый воздух над дорогой. Держа в руке спящую птицу Дуайта, он долго и пристально вглядывался в её маленькое лицо. Он был поражён, увидев, что её закрытые глаза обрамлены густыми, почти как нарисованные, ресницами. Он и не предполагал, что у птиц они вообще бывают. По какой-то причине Дэниел вспомнил те странные съёмки Майка в Марокко – возможно, это была самая неземная из всех историй, какие его брат когда-либо ему рассказывал.

Майк прилетел из Касабланки в Марракеш вечером. На следующее утро, разведав обстановку, он вышел из своего отеля на рыночную площадь. Делла Фина. «Место Смерти». Она была названа так из-за того, что раньше на ней производились казни – император отрубал головы ежедневно, и потом они выставлялись на шестах вокруг площади. Теперь здесь располагался самый бредовый овощной рынок, на каком он когда-либо бывал. Сначала он почувствовал запах шафрана. Потом – дыма. Потом он услышал звуки цимбал и какофонию местных языков – французского, арабского, берберского – перебивающих друг друга и смешивающихся с туристскими – датским, испанским, итальянским, английским.

Акробаты в розовых шелках колесом ходили вокруг него. Заклинатель вытащил из своей матерчатой сумки трех миниатюрных змеек с ромбами на спинках, которые тут же гневно свернулись кольцом и затрещали погремушками на своих крохотных хвостах. Чёрная кобра выстреливала языком прямо в тёмное лицо своего хозяина в темно-бордовом плаще и чёрной тюбетейке; он держал змей в маленьком коулменовском холодильнике, чтобы замедлить их метаболизм – так они становились сонными и были менее склонны к нападению. Седобородый зубодёр, похожий на жирного гнома в белом купальном халате, сидел за карточным столиком, на котором были разложены вырванные им зубы – сотни зубов, некоторые из них ещё свежие, с ниточками окровавленных корней и кусочками кожи: здесь это служило дипломом. Женщины в чадрах, с густыми чёрными ресницами и смеющимися глазами, гуляли рука об руку – впрочем, и мужчины тоже. Тем не менее за все время съёмок Майк ни разу не видел проявлений физического влечения между взрослыми мужчиной и женщиной.