Невольный обман - [2]

Но в замке Уэлсборн она страдала не только телом; Теола вынуждена была терпеть день за днем душевную жестокость, пока ей, словно испуганному животному, не захотелось спрятаться куда-нибудь от дальнейших страданий.

Из рассказов своей матери Теола знала, как глубоко был уязвлен герцог тем, что его единственная сестра убежала с его наставником.

Он учился в Оксфорде, и его отец, второй герцог Уэлсборн, нанял ему на время каникул учителя, потому что настоятельно требовал, чтобы сын успешно получил степень бакалавра.

Ричард Уоринг, блестящий и умный молодой человек двадцати девяти лет, преподавал классическую филологию и уже успешно подготовил нескольких аристократов к выпускным экзаменам.

Приятной наружности, культурный, из уважаемой семьи, он был тем не менее в глазах герцога малозначительной, а то и вовсе незначительной персоной.

Такой же точки зрения придерживался и его сын, Септимус, который, как и отец, был вне себя от ярости, когда выяснилось, что Ричард Уоринг безумно влюбился в его единственную сестру, леди Элизабет Борн.

Ричард Уоринг должным образом обратился к герцогу, но лишь подвергся жестоким оскорблениям и был выставлен за дверь.

То, что леди Элизабет последовала за ним и они убежали вместе, явилось для родителей неожиданностью, подобной разорвавшейся бомбе.

Долгие годы имя Элизабет в доме не упоминалось.

Когда, через четыре года после бегства и венчания, на свет появилась Теола, Элизабет написала отцу и матери, сообщая им о рождении внучки.

Письмо вернулось нераспечатанным.

Только после опубликования извещения о гибели Элизабет Уоринг и ее супруга в железнодорожной катастрофе Септимус, который к тому времени унаследовал герцогский титул, посетил маленький домик на окраине Оксфорда.

Он сообщил бледной, убитой горем Теоле, что отныне она будет жить у него.

Сам Септимус женился в двадцать один год и имел дочь Кэтрин, на год Старше Теолы.

— Не думай, что я принимаю тебя под свою крышу с радостью, — грубо сказал он. — Поведение твоего отца не заслуживает даже презрения, и я никогда не прощу его и твою мать за позор, которым они покрыли имя нашей семьи.

— Позор? — переспросила удивленная Теола. — Что плохого они сделали, кроме того, что убежали и обвенчались?

— Ты считаешь, что это не позор — смешать нашу кровь с кровью обыкновенного выскочки, человека, зарабатывавшего на жизнь уроками, человека, предки которого наверняка были выходцами с самого дна?

— Это не правда! — возразила Теола. — Родители папы были добрыми, благородными людьми, пользующимися большим уважением в родном Бедфордшире, а сам папа — очень умным, как многие…

Она осеклась, потому что дядя сильно ударил ее по лицу.

— Как ты смеешь спорить со мной? — обрушился он на нее. — С самого начала нашего знакомства, Теола, ты должна ясно понять одну вещь. Поскольку ты моя племянница, я не могу позволить тебе умереть с голоду. Поэтому ты будешь жить в моем доме. Но ты должна меня слушаться и не говорить о своих отце и матери ни со мной, ни с кем-либо другим. Это понятно?

Щека Теолы горела, но она не схватилась за нее рукой.

Широко раскрытыми глазами она смотрела на дядю, больше пораженная, чем испуганная этим первым проявлением насилия, с которым никогда еще в жизни не сталкивалась.

В последующие месяцы ей предстояло узнать, что дядя готов ее ударить всякий раз, когда она его раздражала, а это случалось довольно часто.

И еще он бил ее, когда она ему не подчинялась, что причиняло ей не только физические страдания, после которых ее охватывала слабость и головокружение, но и унижение, оставлявшее кровоточащие раны в ее душе.

Никогда прежде она не подозревала о существовании на свете таких людей, как ее дядя, да и тетя тоже.

Если удары дяди были болезненными, то пинки и щипки, а также постоянные укоры тетки казались практически невыносимыми.

Теола раньше никогда не представляла себе, что значит жить среди ненависти.

Ее всегда окружала любовь, та любовь, которую питали друг к другу мать и отец и которая окружала их аурой, подобной сиянию, когда они были вместе.

А их любовь к ней всегда заставляла ее чувствовать себя существом драгоценным.

После нескольких месяцев обращения, больше похожего на издевательство, она бродила по замку словно призрак, надеясь остаться незамеченной.

Теола молилась о том, чтобы по мановению волшебной палочки стать неуязвимой для грубых голосов, отдающих ей приказы, и грубых рук, всегда готовых ударить тогда, когда она меньше всего этого ожидала.

Она пыталась подружиться со своей кузиной Кэтрин, но обнаружила, что это невозможно.

Кэтрин унаследовала холодность своих родителей и была равнодушна ко всем и ко всему, если это не касалось ее лично.

Теола вскоре поняла, что должна платить за стол и ночлег в доме дяди рабским служением Кэтрин, и все больше превращалась в ее личную служанку.

Она бегала по дому, выполняя поручения, с самого утреннего пробуждения и до того момента, когда шла спать.

Она чинила и гладила одежду Кэтрин, стирала большую часть ее воздушных одеяний и вынуждена была выслушивать ее самовосхваления, зная, что от нее ждут согласия со всем сказанным и что возражать — значит навлечь на свою голову суровое наказание.