Невольник - [74]

Он бился головой о твёрдую спинку тисовой кровати, поднимал к небу руки и горячо шептал слова молитв и проклятий. А в его пробуждённой, обескураженной и встревоженной душе бурлили неведомые до сих пор чувства и мысли…

Он вспоминал, как глухими, тёмными ночами думал о том, что и у него, одинокого, безродного янычара, где-то, наверно, есть мать, отец, родина, что, может, когда-нибудь встретит их…

И вот он встретил их… Но радости от этой встречи не было. Только боль и муки!.. Ну разве мог он вот так, сразу, склониться сердцем к тем, кого долгие годы считал своими злейшими врагами?

А Гамид?..

Он содрогнулся, вспомнив жирного агу, которого всю жизнь, сколько помнил себя, считал старшим другом и наставником, почти родным…

— О Гамид! — вскрикнул он зло. — Ты не человек — гадина! Шайтан! С тобой у меня ещё будет разговор!.. У-у…

Мысль об Адике острым ятаганом пронзила его сердце. Он понимал, что, потеряв её как любимую, нашёл как сестру, но не знал, радоваться ли этому. Все перемешалось в его воспалённом воображении. «Адике… Златка… Сестра… О аллах! Спасибо тебе хотя бы за то, что не допустил взять в жены свою сестру!..»

Вспомнил, что служба в эни чери — янычарском корпусе — не принесла ему ни счастья, ни богатства, а только мрачную славу жестокого убийцы…

«Но я же все делал для прославления и укрепления власти солнцеликого хандкара, — оправдывался перед собой Сафар-бей. — Во имя пророка! Во имя могущества Османской империи… А может, и здесь меня обманули, о аллах?»

Подумал и о Звенигоре…

Какая прихоть судьбы свела его с этим невольником? Если бы не он, все, может, сложилось бы по-иному…

По-иному?

Но как? Убил бы воеводу? Жену его, свою мать, отдал беглер-бею на истязания? А на Златке женился бы?..

Его передёрнуло. Нет, хорошо, что аллах не допустил всего этого!.. И тут же подумал: правильно ли поступил, задержав казака? Это был минутный порыв — свести Гамида и Звенигору. Посмотреть, как будет выкручиваться, оправдываться Гамид. И что скажет, когда увидит своего прежнего раба в роли свидетеля на справедливом суде над собой? А может, лучше было бы отпустить казака?.. Да, надо отпустить!

Разные мысли теснились в голове Сафар-бея, обгоняя друг друга. Но ни одна не приносила облегчения, а только боль, душевные муки… Одно знал твёрдо: никогда не сможет признать родными Младена и Анку! Нет, нет!.. Это было бы ужасно!.. Пропало бы все, во что он верил и за что боролся… Разумом принимал, как безусловную истину, — доказательства все налицо, — а сердцем не мог воспринять. Не мог примириться с тем, что он, Сафар-бей, — сын гяура Младена, вожака мерзких гайдутинов!

Сафар-бей в исступлении поднял руку и сильно ударил ею по кровати. С раны сползла повязка, хлынула кровь. В глазах поплыли жёлтые круги, покачнулись стены, и он, теряя сознание, бессильно грохнулся на пол.

4

Когда Сафар-бей открыл глаза, то первое, что он увидел, было гладкое, тёмное лицо Гамида.

— Слава аллаху, ты пришёл в себя, мой мальчик! — воскликнул спахия, слегка прихрамывая на раненую ногу. Приблизившись к Сафар-бею, он грузно опустился на его кровать. — Тебе лучше? Ничего, грек Захариади быстро поставит тебя на ноги!

От неожиданной встречи у Сафар-бея снова поплыли перед глазами круги, и он опять потерял сознание. Очнулся оттого, что Гамид брызнул на лицо холодной водой.

— Ох, как ты истёк кровью… — словно из тумана пробивался голос Гамида. — Мне рассказали, что эту рану нанёс тебе старый пёс Младен… Жаль, что он бежал со своей тигрицей! Ты мог бы как следует расквитаться за такой удар!..

— А может, Гамид, этот удар следует нанести тебе? — тихо спросил Сафар-бей, чувствуя, как вместе со злостью, в мгновение заполнившей сердце, к нему возвращаются и силы.

Гамид недоуменно глянул на молодого агу:

— Как тебя понимать, мальчик?

— Не смей называть меня так, Гамид! — крикнул Сафар-бей. — Я все знаю!

— Что ты знаешь?

— Как ты выкрал меня и мою сестру из Чернаводского замка… Что Младен — мой отец… Анка — мать… А ты… — Сафар-бей замолк и вызывающе посмотрел на спахию.

Лицо Гамида посерело. Он беззвучно открывал и закрывал рот. Казалось, что у него вот-вот совсем перехватит дыхание. Такого поворота в беседе он не ожидал, — весь сжался и молча собирался с мыслями. Наконец, запинаясь, стал говорить:

— Опомнись, Сафар-бей! О чем ты говоришь?.. Это грязный наговор моих врагов! — Он поднялся с кровати и заковылял по комнате.

Сафар-бей горько улыбнулся, облизнул сухие, горячие губы.

— Не прикидывайся невинным барашком, Гамид! Ты совсем не похож на него… Не изворачивайся, как червяк, — теперь не выкрутишься!.. Я презираю тебя, коварный шакал, жирный ишак!.. На твоей совести гибель целого полка! Ты предал товарищей, как потом предал гайдутинов! Ты выкрал меня, мою сестру…

— Сафар-бей! — перебил Гамид. — Аллах отнял у тебя разум! Ты пожалеешь, что осмелился сказать мне такие слова… Да простит аллах тебя, несчастный!.. Подумай хорошенько, я относился к тебе, как к сыну! Ты учился в лучшем медресе, а потом в янычарском корпусе! Ты стал знатным агой!.. Разве мог тебе дать все это твой отец-разбойник?.. Нет, все это дал тебе я! А твоя сестра Адике… Если бы я был таким негодяем, как ты меня считаешь, то сделал бы её своей женой или наложницей… Но я этого не сделал. Она воспитывалась вместе с моей дочерью, и я считал её за родную… А тебе открыт путь к наивысшим должностям в государстве! Ты можешь стать пашой! Мало того, — даже беглер-беем!.. Кто для тебя Младен и Анка? Неужели ты хотел бы возвратиться к ним и разделить их судьбу — судьбу людей, объявленных вне закона?.. Лучше совсем не знать таких родителей! Подумай: тысячи янычар, твоих побратимов по оружию, не знают своих родных и прекрасно обходятся без них. Образумься, Сафар-бей! Я спас тебя и дал тебе будущее!..