Невольничий караван - [2]

— А Фашоды[8]?

— Тогда же, ибо если так будет угодно Аллаху, мы выйдем к реке как раз в том месте, где стоит этот город.

— Прекрасно! Видите ли, я не очень хорошо знаю эту местность. Надеюсь, что вы ориентируетесь лучше меня, и мы не собьемся с дороги.

— Бени-хомр не могут сбиться с дороги. Они знают всю страну от Месопотамии до Сеннаара[9] и земли Вадди[10]. Отцу Четырех Глаз не о чем беспокоиться.

Шейх произнес эти слова очень уверенным тоном, но если бы его собеседник заметил взгляд, которым обменялись арабы, то у него возникли бы серьезные сомнения в том, что он вообще когда-либо доберется до Нила и до Фашоды. Однако он, ни о чем не подозревая, вновь обратился к шейху:

— А где мы сегодня заночуем? — спросил он на этот раз.

— В Бир-Аслане[11], около которого мы должны оказаться через час после захода солнца.

— Бир-Аслан? Опасное место, судя по названию? Там что, водятся львы?

— Сейчас уже нет. Но много лет назад «Господин с толстой головой»[12] поселился там вместе со своим семейством. Много людей и животных пали его жертвами, и все охотники, отправлявшиеся убивать его, возвращались назад израненные или вообще не возвращались. Аллах проклял его душу и души всех его предков и потомков. Но однажды туда пришел чужестранец из далекого Франкистана[13]. Он подсыпал яду в кусок мяса и оставил его вблизи источника. На другой день хищник лежал у воды мертвый, а самка и детеныши навсегда ушли из этого места, и только Аллах знает, где они теперь. С той поры возле источника больше не появлялось ни одного льва, но название «Источник Льва» за них сохранилось.

В таком непочтительном тоне араб позволяет себе говорить о льве только в том случае, если знает, что последнего уже нет в живых и таким образом он не может обидеть его своими словами. Напротив, по отношению к живому льву он остерегается употреблять сколько-нибудь оскорбительные выражения, а тем более проклятия. Обычно арабы избегают произносить даже само слово «лев», а если все же решаются выговорить его, то делают это шепотом, так как боятся, что хищник может прибежать, услышав, что о нем говорят.

Обычный для всякого европейца способ охоты на льва, когда охотник подкарауливает свою добычу ночью на водопое с тем, чтобы уложить ее метким выстрелом, арабы считают неслыханным подвигом, граничащим с безрассудством. Сами они решаются оказать льву какое-то противодействие, как правило, только поле того, как он успевает почти полностью истребить стада какого-нибудь дуара[14]. Тогда все жители деревни, способные держать в руках оружие (в качестве последнего, кстати, используются самые разнообразные предметы, с помощью которых можно наносить увечья, вплоть до камней), прочтя предварительно священную Фатху[15], направляются к логову льва, которое расположено обычно среди скал, окруженных колючим кустарником. Добравшись до места, охотники предпринимают последнюю попытку примирения: для этой цели они выбирают из своей среды наиболее красноречивого оратора, который обращается ко льву с уговорами оставить в покое жителей и скот их многострадальной деревни и перебраться в какое-нибудь другое место. Как правило, ни просьбы, ни угрозы не трогают бесчувственное животное, и тогда следует объявление войны, вслед за которым град камней обрушивается на скрытое деревьями и кустами логово врага. Наконец, лев появляется среди скал — гордый, величественный, недовольный тем, что его потревожили во время дневного сна. В тот же миг раздается грохот выстрелов, слышится свист десятков стрел и копий, и все эти звуки сопровождает боевой клич такой силы и тембра, что лев, имей он хоть толику музыкального слуха, сам бросился бы под пули.

Никто из охотников не дает себе труда хорошенько прицелиться, и поэтому первые выстрелы, не попадая в цель, лишь раззадоривают зверя. Его глаза зажигаются недобрым огнем, прыжок — и стальные челюсти смыкаются на горле первой жертвы. За ней нередко следует и вторая, и третья, и лев успевает нанести сопернику достаточно серьезный урон, прежде чем сам, наконец, падает, буквально изрешеченный выстрелами, ни один из которых не является по-настоящему смертельным.

Со смертью льва приходит конец тому уважению, которым он пользовался при жизни. Люди плюют на его труп, топчут и терзают его и осыпают несчастное животное, а также всех его родственников и предков виртуозными ругательствами, которыми необычайно богат арабский язык.

Выслушав рассказ шейха, чужестранец слегка улыбнулся, и эта улыбка ясно показала, что он-то не собирается отдавать себя на съедение «Господину с толстой головой» и его семейству.

В то время, как происходила эта короткая беседа, путешественники укладывали груз на своих верблюдов, чтобы отправиться в путь. Надо заметить, что это далеко не такое простое занятие, как может показаться европейцу. Если на то, чтобы оседлать лошадь, требуются считанные минуты, то совсем иначе обстоит дело с верблюдами, которые далеко не являются теми терпеливыми и добродушными животными, какими их изображают в большинстве книг. Верблюды необычайно ленивы, коварны и злобны, и к этим «милым» качествам характера прибавляются их физическое безобразие и чрезвычайно неприятный запах, которого не выдерживают даже лошади. «Корабль пустыни» — кусачая скотина, кроме того он весьма чувствительно лягается передними и задними ногами, имеет свои капризы и обладает таким безразличием ко всякому внешнему воздействию, с которым может сравниться разве что его мстительность. Встречаются такие животные, к которым не может подступиться ни один европеец без риска быть искусанным или затоптанным до полусмерти.