Невиновные в Нюрнберге - [59]

Наконец, лязг замка, точно в тюремной камере, — и дверь открывается. На пороге стоит Грабовецкий, еще более бледный, чем обычно.

— Этого и следовало ожидать. На сегодня у них уже был составлен регламент. Но завтра ситуация наверняка прояснится.

Я быстро спускалась за ним по лестнице, мечтая поскорее вдохнуть морозный воздух, освободиться от уныния, навеянного пребыванием взаперти в четырех стенах.

Уже внизу до меня донесся знакомый голос Буковяка.

— Хуже всего, — шептал он, — хуже всего обстоит дело с доктором Оравией. Не знаю, получится ли вообще. Трибунал дал согласие на приезд из Польши свидетелей — бывших узников гитлеровских концлагерей, но доктор Оравия в лагере не был.

— Он же дает показания не как узник! — воскликнул Грабовецкий. — Проблемы оккупации Оравия знает лучше любого из нас.

Илжецкий догнал нас уже в холле. В его позе и голосе сквозила надменность.

— Друзья мои, Трибунал допросит только тех, кого сочтет нужным. В лучшем случае двоих из концлагерей. А остальным полякам, пусть даже самым компетентным, он может просто не дать слова. Это же ясно.

В ожидании своего пальто я стояла у окна.

— Сюда надо пригласить тех узников, которых удалось спасти от смерти, — сказала я, — из Майданека, Штутгофа и других лагерей. Сюда должны приехать профессора Краковского университета, те немногие, кто выжил в Заксенхаузене. И дети. Маленькие дети с лагерными номерами, вытатуированными на бедрах.

Илжецкий взглянул на меня поверх очков.

— Как вы предлагаете это сделать? Средства сообщения в Европе в руинах. Телефоны не действуют. Отсюда проще дозвониться до господа бога, чем до Польши. Ничего себе идея! Доставить сюда еще кого-то? Об этом не может быть и речи. Для этого пришлось бы снова отправить курьера, чтобы он их разыскал и доставил сюда. Не сегодня завтра Трибунал прекратит опрос свидетелей, перейдут к допросу подсудимых. Все свои возможности на этом процессе мы уже исчерпали.

На это я уже не ответила, схватив пальто, выскочила из теплого помещения на улицу.

Я должна побыть одна. Пойду куда глаза глядят, окунусь в темень, только бы подальше от улиц, где снуют взад и вперед по трассе Трибунал — «Гранд-отель» автобусы и легковые автомобили, «джипы» и фронтовые грузовики. Яркий мигающий свет их фар не даст мне заблудиться, хотя кто знает, не лучше ли было бы завязнуть в снегу, сползти на дно рва, опоясывающего разбомбленный замок, и заснуть там, чтобы не надо было завтра возвращаться в комнату для свидетелей.

Почему? Уныние белых стен, американский часовой, который развлекает меня рассказами о поведении подсудимых, кулуарные легенды о неожиданно проснувшейся набожности Франка, который штудирует Библию и совершает какие-то ему одному понятные обряды покаяния, своим поведением подтверждая выдвигаемые здесь идеи о необходимости предоставить преступникам время для осознания своих грехов.

Я быстро шагаю вперед, отдаляясь почти под прямым углом от автобусной трассы. Снег под ногами хрустит — днем, наверное, он подтаял, а теперь верхний слой снова прихватило ледком. Я громко ступаю, иногда глубоко проваливаясь — тут уж приходится вытягивать ногу из ловушки, чтобы не сбавить темп. Как можно дальше от освещенного прожекторами здания международного правосудия, от собственных путающихся мыслей, от бессмысленно проведенного дня.

Заседания идут спокойно, в соответствии с принятым распорядком, с утра до обеденного перерыва, ни минутой дольше, после обеденного перерыва до вечера, причем даже самая напряженная проблема все равно переносится на завтра, потому что пришла пора бриться и ужинать.

В этом нет ничего удивительного. Действительно, нет ничего удивительного. Надо соблюдать «психическую гигиену», иначе юристы быстро свихнутся здесь. И все же почему-то меня это злит.

Пустота. Вокруг меня безлюдные руины. Я достигла цели, ушла очень далеко, и теперь напрасно озираюсь кругом — нет и следа автобусов, курсирующих между Трибуналом и «Гранд-отелем». Теперь я иду осторожней. Вдруг в темноте притаился какой-нибудь человек, он не должен слышать мои шаги. Свежий снег приглушает звуки, я двигаюсь почти бесшумно.

Теперь мне легче: я одна. С удовольствием вдыхаю острый морозный воздух. Вечер и мир уснули, во всяком случае, спит улочка, по которой я сейчас бреду. Уже долгие часы сыплется снег. Ни одной живой души среди этой беззвучной снежной круговерти. Дети, видно, забыли, какое это удовольствие — бегать, валяться, лепить снежки и бросать их друг в друга. Еще не так поздно, но все разошлись по домам.

Наверное, я забрела в совсем нежилой район, но я не думаю об этом, не разрешаю себе испугаться. Недалеко отсюда ждет меня надежное пристанище: сверкающий огнями «Гранд-отель», теплый «Гранд-отель», чистый, гостеприимный, безопасный, гораздо более уютный, чем в далекой Польше разрушенные дома. Скоро я доберусь до гостиницы, позвоню горничной, попрошу дать еще один плед, она вызовет посыльного, велит ему принести хороший ужин и немного горячего чая, а то я ужасно замерзла. Одолженное в Варшаве демисезонное пальто оказалось чересчур деми… Ветер давно уже пробрался ко мне под одежду, и леденящий холод напоминает, что сейчас февраль. Все еще февраль.