Невинный, или Особые отношения - [86]

И все это время я думала о тебе. Не было недели, чтобы я не перебирала в памяти то, что мы могли или должны были сделать, и не мучилась вопросом: а если бы все сложилось иначе? Я никогда не говорила об этом. Наверно, боялась, что Боб догадается о силе моих чувств. Но может быть, он и так все знал. Я не могла говорить об этом ни с кем из моих друзей, хотя здесь принято откровенничать и есть хорошие люди, которым я доверяю. Слишком многое пришлось бы объяснять. Все было так странно и жутко, что от человека со стороны я вряд ли добилась бы понимания. Я тешила себя мыслью, что расскажу своей старшей, когда она подрастет. Но гг-то время, наше время, Берлин, кажется таким далеким. Не думаю, что Лора смогла бы по-настоящему понять меня. В общем, я жила с этим одна. Интересно – а ты?

Боб ушел из армии в 1958-м, и мы поселились здесь. Он занялся розничной торговлей сельскохозяйственными машинами и преуспел. Во всяком случае, на приличную жизнь нам хватало. Я стала учительницей только потому, что не привыкла бездельничать. О Бобе я и хочу тебе рассказать, кроме всего прочего. С тех давних пор я чувствовала в воздухе обвинение, молчаливое обвинение, исходящее от тебя, но ты должен знать, что оно не имеет никаких оснований. Мне просто необходимо наконец все прояснить. Дай бог, чтобы это письмо когда-нибудь дошло до тебя.

Теперь я, конечно, знаю, что ты работал вместе с Бобом в Берлинском туннеле. На следующий день после того, как русские обнаружили его, Боб появился на Адальбертштрассе и сказал, что должен задать мне несколько вопросов. Этого требовали правила секретности. Пожалуйста, вспомни поточнее, какая тогда была ситуация. Ты ушел с ящиками два дня назад, и я не имела от тебя никаких известий. Все это время я не спала. Часами отдраивала квартиру. Я отнесла нашу одежду на свалку. Съездила в Панков, где жили мои родители, и продала инструменты. Оттащила ковер за три квартала на строительную площадку, где жгли мусор, и кто-то помог мне бросить его в костер. Едва я закончила отчищать ванную, как пришел Боб со своими вопросами. Он видел, что я не в себе. Я пыталась притвориться больной. Он сказал, что не отнимет у меня много времени, и, поскольку он был очень добр и внимателен, я не выдержала и расплакалась. А потом, сама не знаю как, все ему рассказала. Я просто должна была с кем-нибудь поделиться. Убедить кого-нибудь в том, что мы не преступники. Я все ему выложила, а он молча слушал. Когда я сказала ему, что ты вместе с ящиками отправился на железнодорожный вокзал два дня назад и с тех пор о тебе не было никаких вестей, он только качал головой и повторял «о господи» снова и снова. Потом он пообещал выяснить все, что сможет, и ушел.

На следующее утро он вернулся с газетой. Она вся пестрела материалами о вашем туннеле. Раньше я ничего о нем не слышала. Тогда Боб и сказал мне, что ты тоже участвовал в проекте и принес ящики туда, вниз, незадолго до появления русских. Не знаю, почему ты это сделал. Может быть, на день-два у тебя помутился рассудок. А кто на твоем месте остался бы в здравом уме? Восточные Немцы передали ящики западногерманской полиции. Очевидно, расследование убийства уже началось. Через считанные часы они должны были выйти на тебя. По словам Боба, он и еще несколько человек видели, как ты вносил туда ящики. Мы попали бы в серьезный переплет, если бы Боб не убедил своих начальников в том, что эта история будет плохой рекламой для западной разведки. Люди Боба заставили полицейских прекратить расспросы. Мне кажется, в то время город был практически оккупирован и немцы волей-неволей во всем слушались американцев. Благодаря Бобу факты не вышли наружу, и расследование по этому делу свернули.

Вот что он рассказал мне тем утром. Еще он взял с меня клятву молчать. Мне нельзя было говорить о том, что он сделал, никому, даже тебе. Ведь он, можно сказать, помешал отправлению правосудия, да и ты не должен был знать, что я осведомлена о месте твоей работы, – так он объяснил мне свою просьбу. Секретность – это для него всегда было святое. Вот о чем мы говорили в то утро, когда вдруг появился ты, в ужасном виде и со своими подозрениями. Я хотела сказать тебе, что мы в безопасности, но побоялась нарушить обещание, которое дала Бобу. Может быть, и зря. Если бы я его нарушила, все могло бы сложиться совсем не так грустно.

А через несколько дней был Темпельхоф. Я знала, о чем ты думаешь, но ты очень-очень ошибался. Теперь, когда я пишу это, я понимаю, как сильно мне хочется, чтобы ты выслушал меня и поверил. Дай бог, чтобы ты получил это письмо. Правда в том, что Боб тогда весь день носился по городу со своей секретной проверкой. Он хотел попрощаться с тобой, но опоздал в аэропорт. И наткнулся на меня, когда я поднималась на крышу, чтобы помахать тебе. Вот и все. Я писала тебе и пыталась объяснить так, чтобы не нарушить своего обещания Бобу. Но внятного ответа не получила. Я думала поехать в Лондон и найти тебя, но знала, что не выдержу, если ты меня оттолкнешь. Шли месяцы, и ты совсем перестал отвечать на мои письма. Я говорила себе: наверное, после того, через что мы вместе прошли, нам уже невозможно создать семью. Тогда завязалась моя дружба с Бобом, с моей стороны основанная большей частью на благодарности. Постепенно она сменилась привязанностью. Время тоже сыграло свою роль, я ведь была одинока. Через девять месяцев после твоего отъезда из Берлина у нас с Бобом начался роман. Я похоронила свои чувства к тебе как можно глубже. В следующем году, в июле 1957-го, мы поженились в Нью-Йорке.