Невинные дела - [37]

12. "Час настал!"

...место ничего не значит, и тот, кто сидит на первом месте, редко играет первую роль.

Гёте. "Страдания молодого Вертера"

Президент Бурман понял, что настал момент, когда необходима беседа с глазу на глаз с генералом Реминдолом. Как будто странное положение: кругом все кипит, появляются все новые разоблачения газет, идут пресс-конференции, а два высших руководителя - президент и военный министр - не перемолвились ни словом, чуть ли не избегают друг друга. И действительно, господин Бурман пока не хотел говорить с генералом Реминдолом. Господин Бурман был достаточно опытен, чтобы сразу же понять, что свою аферу Ундрич предпринял не без ведома генерала, который, однако, не пожелал заранее посвятить в нее президента. Конечно, можно было бы теперь вызвать военного министра, распечь его, публично прогнать в отставку, изобразить благородное негодование, разоблачить аферу, восстановить свой авторитет честного человека и деятеля: в самом деле, разве кто-нибудь посвящал президента в эту аферу, разве не обманул его нагло военный министр? Все это выглядело бы изумительно честно и... изумительно глупо. Конечно, ни Реминдол, ни Ундрич не рассказывали президенту, где, как и какую "сигару" подкладывают в самолеты, но разве высшему руководителю вообще прилично вникать в такие мелочи? Но если руководитель и не желает знать этих мелочей, то разве он все-таки не понимает, что без "мелочей" не обойтись? Глупо... Ундрич не поверил, и никто не поверит. И потом другое... Господин Докпуллер тоже, вероятно, в мелочи не вникает, но вряд ли генерал Реминдол не держал хозяина в курсе дела... Теперь Реминдол провалился: очень хорошо, вакансия освобождается... Но не столько о вакансии на пост военного министра Бурман думал, надеясь отдать портфель более покладистому деятелю. Нет, он мечтал лично заместить другую освобождающуюся вакансию: занимая первое место в государстве, господин Бурман отлично понимал, что это не так уж много, и поэтому жаждал занять первое место в сердце господина Докпуллера - после провала Реминдола шансы возрастали. Но надо действовать осторожно, очень осторожно... После того как беседа с Ундричем точно определила участие Реминдола в афере, можно говорить с генералом, ни слова не сказав об афере, и все же он поймет, что президенту все известно. Во всяком случае, генерал сам создал это неловкое положение, пусть из него сам и выходит, а там, смотря по обстоятельствам, нужно будет или помочь ему или предоставить утонуть. Таково было решение господина Бурмана, когда он вызвал генерала Реминдола. Генерал Реминдол не жаждал свидания с президентом по другим причинам. Бурман был для него обреченный враг - на выборах он его побьет! Он раздражал генерала, как раздражает молодого нетерпеливого боксера противник, которого по указанию расчетливого импрессарио нужно нокаутировать лишь в девятом раунде, когда это так легко сделать в первом! Да и зачем обращаться к Бурману, если у президента хватает решимости только на страшные слова. Слова надоели и ему, генералу Реминдолу, и самому господину Докпуллеру!.. Но главное заключалось в том, что генерал неожиданно для себя стал жертвой того злого духа, которого он же вызвал из небытия. "Небесная черепаха" над безыменным островом имела успех. Таинственный луч, поджегший Медианский прожекторный завод, тоже оказался кстати. Генерал думал, что этим и закончится - этого вполне хватит. Но таинственные лучи решительно не хотели успокаиваться. Едва успело улечься возбуждение, вызванное "поджогом из-за океана" Медианского завода, как Великанская республика была оглушена очередной сенсацией: из-за океана снова показался таинственный луч. На этот раз наблюдали его жители рыбачьего поселка Чаче, еще менее известного, чем Медиана. Показался он около полуночи, сверкнул несколько раз из-за горизонта и исчез. Может быть, местные рыбаки, люди простые и в делах политики не искушенные, и не обратили бы на него внимания, но среди наблюдателей таинственного явления находился сын рыбака Карчеса, головокружительная карьера которого была гордостью всего поселка: вместо того, чтобы, подобно своим сверстникам, рыбачить в море, он уехал в столицу и стал блестящим журналистом, чьи статьи печатались в столичных газетах. Молодой Карчес гостил у отца. Едва сверкнул таинственный луч, Карчес побежал на телеграф и переполошил всю столичную печать. В поселок бросились отряды журналистов. Рыбаков интервьюировали так безжалостно, что с бедных, простоватых детей моря градом катился пот. Медиана уступила свою славу Чаче. Естественно, больше всех был взволнован генерал Реминдол. Как-никак публика уже стала привыкать к таинственным лучам: луч в Чаче был для нее третьим, для генерала же он был первым: происхождение двух предшествовавших было ему хорошо известно. Впрочем, генерал вскоре выяснил, что как раз в ночь, когда наблюдался луч, недалеко от Чаче проходил линкор "Гений свободы", прожекторный луч которого, очевидно, и всполошил поселок. Генерал успокоился (но публику успокаивать, понятно, не стал). Но после Чаче лучи стали появляться в самых разных местах и целыми сериями: то из Астеха сообщали, что видели в небе луч, то в Хамаокле наблюдали пучок едва заметных, прозрачных лучей, которые, как бы резвясь и играя, кружились друг около друга, то небо над Дельфой покрывалось стаей быстро бегущих огненных зайчиков. Прежде такое спокойное и надежное, небо теперь стало источником тревоги. Генерал Реминдол становился все мрачнее. Все чаще и чаще он начинал подозревать, что среди этих новых лучей есть и настоящие. Как-то он поделился своими невеселыми мыслями с другом и секретарем Бедлером. - Да ты что? - с удивлением посмотрел на него секретарь. - Просто всеобщий психоз. Ты должен быть счастлив, что тебе удалось создать у публики столь высокий психический накал. - Ты думаешь? - спрашивал генерал. Он замолкал, но Бедлер видел, что друг плохо ему верит. - Ты переутомлен. Тебе надо отдохнуть, - с тревогой говорил Бедлер. Вскоре генерал сам стал примечать за собой, что он запутывается - где реальное, где воображаемое. Его сознание поразила простая мысль: а что, если под прикрытием этих лучей, созданных психозом, Коммунистическая держава пускает и свои, настоящие лучи, чтобы проверить дальность их распространения? А вот он, Реминдол, да и другие генералы, столь же наивные, как и Бедлер, сваливают все на психоз! Ловко же их провела Коммунистическая держава! От этой мысли генерала бросило в дрожь. Напрасно он пытался прогнать свои страхи, они упорно возвращались. Ему становилось все яснее, что иначе поступить Коммунистическая держава и не могла. И выходит, что он, Реминдол, сам облегчал ей это коварное проникновение в небо Великании! Когда прогремело чьюзовское "Я обвиняю!", генерал испугался не того, что в результате разоблачения аферы пошатнется его положение: можно что-то придумать, хорошенько надавить на Уайтхэча, и тот, как всегда немножко поартачившись, все же подопрет своим именем пошатнувшееся здание, если уж так верит наивный Чьюз в честность своего коллеги! Но ведь там, в Коммунистической державе, не так наивны: там не поверят ни авторитету Уайтхэча, не поверят ничему и никому. Для них теперь ясно, что "лучи смерти" Ундрича, это "чудо XX века", - афера. Зато они обладают лучами, да, да, появление их на великанском небе глупо объяснять одним лишь всеобщим психозом. С таким окончательно созревшим решением генерал, вызванный президентом, и направился к нему на свидание. Он с молчаливым презрением слушал все иезуитские хитросплетения президента, который возмущался происками красных, посмевших объявить великое изобретение Ундрича аферой. - Впрочем, - говорил господин Бурман, - нет ничего проще сорвать их происки. Даже сам Чьюз признает авторитет Уайтхэча. Поэтому я попрошу вас, господин генерал, организовать во главе с Уайтхэчем экспертизу изобретения Ундрича. Генерал молча злился: "Мерзавец! Ни слову не верит из того, что говорит! Впрочем, если хочет, пусть будет так. Будем соблюдать приличия". И генерал сказал: - Я думаю, господин президент, того, что вы предлагаете, недостаточно. - А вы что предложили бы, генерал? - любезно осведомился президент. - Доказательства представить Чьюзу иные. - А именно? - Как изменника, арестовать его. - О! - нашелся только сказать президент. После того как произведенный уже однажды арест Чьюза не привел ни к чему хорошему, эта мысль больше не приходила в голову президенту. - Да, да, арестовать! - решительно воскликнул генерал. - Так же, как я приказал арестовать изменника капитана Нордиса. К сожалению, мерзавец скрылся: кто-то его предупредил. Ну, Чьюз не уйдет! - А не кажется ли вам, генерал, что это, ну, как бы вам сказать, слишком возбудит общественное мнение? - осторожно спросил президент. - Общественному мнению некогда будет заниматься такими пустяками. Произойдут события более важные... - Что вы имеете в виду? - спросил президент. Реминдол встал, вытянулся и торжественно провозгласил: - Господин президент! Час настал! Мы сбросим атомные бомбы на столицу и на жизненные центры Коммунистической державы. Президент молча смотрел на генерала. Да, вот человек, который не поколеблется бросить бомбу. Вот почему Докпуллер поддерживает его. Что ж, может быть, и в самом деле пришло время? Теперь он, Бурман, главнокомандующий, и слава будет принадлежать ему, хотя бы инициатива исходила от Реминдола. А если это принесет не славу, не победу, а поражение? Кто будет отвечать в первую очередь? Гитлер и прочие ответили головой... - Но ведь это война... - нерешительно сказал Бурман. - А это право парламента... Без него невозможно... - Господин президент, этими формальностями мы все погубим! - горячо воскликнул генерал. - Депутаты утвердят потом, можете в этом не сомневаться. Зачем терять преимущество внезапности? - Это преимущество еще не гарантия победы, - снова осторожно сказал президент. - Но поймите, эта статья Чьюза - сигнал для нападения на нас. Мы не имеем права бездействовать! Не я один так думаю. Бурман понял, что это намек на Докпуллера, и снова задумался. Реминдол злился: ах какое глупое препятствие! Если бы не было этого Бурмана! Если бы президентом был уже он, Реминдол! - Хорошо, генерал, - сказал наконец Бурман. - Дайте мне двадцать четыре часа. Я обдумаю. Проконсультируюсь. Ровно через двадцать четыре часа, президент посмотрел на свои ручные часы, - в восемь часов сорок пять минут вечера мы соберемся. Здесь же. Я вызову начальников штабов... Все эти 24 часа господин Бурман был в невероятном душевном смятении. Он вызывал к себе по одному начальников штабов, советовался, но никак не мог прийти к определенному решению. На другой день в 8 часов 45 минут все были в сборе, кроме генерала Реминдола. Это было неслыханно: опаздывать на такое совещание! Прождали до 9.00, до 9.15 - Реминдола не было! Позвонилив военное министерство, домой, личному секретарю Бедлеру - министра не было, и никто не знал, где он. Прождали до 10.30 и, убедившись, что Реминдол не явится, разошлись, условившись собраться на следующий день, в 9 часов утра. Но и на следующий день не было ни Реминдола, ни вестей о нем. Он не ночевал дома, не появлялся и в министерстве. Единогласно решили вопрос об атомной бомбе отложить, а исчезновение Реминдола держать в секрете. Несмотря на это (а может быть, именно благодаря тому, что в совещании участвовало пять генералов), к вечеру того же дня новая ужасная весть об исчезновении военного министра облетела всю столицу. Прошел еще один тревожный день. Известий о пропавшем министре не было...