Невинные дела. Роман-памфлет - [20]

- А если на нас нападут, что ж, мы не смеем это сделать? - спросил Уайтхэч, поневоле вступая на тот путь, который он сам считал наиболее опасным. - Послушайте, Чарли, где тут логика: на нас нападают, а мы прячем оружие в ножны. Ведь это же глупо!

- Значит, вы все-таки допускаете, учитель, что Коммунистическая держава свою агрессию начнет не с атомной бомбы?

- Может быть, не начнет, а может быть, и начнет, - упирался Уайтхэч.

- Почему у них все ученые подписались под воззванием против атомной бомбы, а коммунистическое правительство никого из них не отстранило от работы? Не забывайте, что воззвание объявляет военным преступником то правительство, которое первым применит атомную бомбу. Для правительства, готовящегося к атомному нападению, логичней было бы не поддерживать такого воззвания и таких ученых. Как видите, наше правительство так и поступило, отстранив меня.

Уайтхэч был застигнут врасплох. В самом деле, трудно было что-либо возразить Грехэму.

- Ах, учитель, - горячо воскликнул Грехэм, - эти несколько дней научили меня больше, чем годы размышлений! У нас все кричат о неизбежности коммунистической агрессии, и поэтому наши министры, наши газеты призывают предупредить агрессию атомным нападением. Что у коммунистов мы называем агрессией, то у себя величаем превентивной войной. А вы, учитель, толкуете мне о логике! Вот вам логика со всеми удобствами: всегда оказываешься прав.

Уайтхэч молчал. Что он мог сказать? Что превентивная война и есть, по его мнению, самая разумная, что если воевать, так уж лучше самым сильным оружием?.. Но это как раз было то, о чем надо было молчать. Он попробовал уклониться от спора:

- Да, заметно, Чарли, что за эти несколько дней вас изрядно распропагандировали. Вероятно, Чьюзы постарались?

- Я счастлив, что поговорил по душам с Чьюзом-младшим, - спокойно ответил Грехэм. - Но знаете, кто произвел на меня наибольшее впечатление? Филрисон. Говорит, что, знай он, как обернется дело, он тысячу раз подумал бы прежде, чем взялся за работу над атомной бомбой. «Но ведь мы работали против фашистов, говорит он, мы боялись, что они опередят нас. А что вышло? Атомные бомбы были сброшены и сотни тысяч людей убиты и ранены, когда участь войны была уже решена. Мы заклинали военного министра не использовать две единственные атомные бомбы, созданные в то время. Мы указывали, что это подорвет доверие к нашей стране, ускорит гонку вооружений, не позволит установить международный контроль над этим оружием. Нас не послушали. И сделали это только для того, чтобы уже тогда запугать своего союзника - Коммунистическую державу. А теперь эти же интриганы вооружают маскирующихся фашистов против наших бывших союзников и готовы поддержать фашистов атомными бомбами».

- Послушайте, Чарли, вы говорите, как коммунист!

- Это говорю не я, а Филрисон. А разве, учитель, если человек говорит, как коммунист, это означает, что у него нет ни слова правды?

Уайтхэч промолчал: разговор принимал опасный оборот.

- Вы нашли время поговорить и с Чьюзами, и с Филрисоном, - после некоторого молчания обиженно сказал Уайтхэч, - а перед тем, как сделать такой решительный шаг, у вас не нашлось времени посоветоваться со мной…

- Я был у вас… Вы не приняли…

Уайтхэч снова замолчал. Как он жалел теперь, что отказался принять ученика. Может быть, все пошло бы иначе…

- И все-таки вы поторопились… Вы могли бы подождать, пока я выздоровею. А теперь, что же, конец всем работам, всем надеждам?.. Поймите, Чарли, что бы вы там ни говорили, отказаться от научной работы вы не имеете права. Именно вы не имеете права…

- Я не мог ждать больше, - тихо сказал Грехэм. До сих пор он сидел у изголовья больного. Теперь он встал, отошел к окну и, прислонившись лбом к вспотевшему стеклу, как будто всматривался в сгущающиеся сумерки. - Не мог, - повторил он так же тихо. - Искать лучи я больше не буду… Их и не надо, искать… Они найдены.

- Что? - Уайтхэч резко поднялся и, спустив ноги, сел на диване. Плед упал на пол. - Что вы сказали, Чарли?

- Я нашел, - все так же тихо, не отрывая лба от стекла, повторил Грехэм.

Уайтхэч вдруг почувствовал страшную слабость. Он попытался было встать, но ноги как будто отказывались держать. Наконец он все-таки поднялся, медленно подошел к Грехэму, продолжавшему смотреть в окно, и опустил ему руку на плечо.

- Чарли, почему вы до сих пор молчали?

Грехэм не ответил.

- Давно, Чарли?

- Нет, недавно. Незадолго перед собранием.

- Значит, все-таки скрывали от меня…

Уайтхэч вспомнил: это как раз то время, когда Грехэм был особенно замкнут. А он-то воображал, будто Грехэм впал в «научную прострацию». Как же он не наблюдателен: второй ученик у него перед носом добивается успеха, а он ничего не видит.

- Вы проверили опытами?

- Да.

- Кто вам помогал?

- Никто.

- Кто знает?

- Никто. Вам первому говорю. И единственному. Мы разошлись с вами… Но я помню: вы были учителем.

- Спасибо, Чарли. Значит, не будет так, как с Ундричем?

Грехэм молчал. Вдруг он резко повернулся к Уайтхэчу.

- Прежде чем сообщить о своем открытии, я решил публично высказать свое мнение. Правительство ответило мне. Хорошо. Теперь я знаю, что делать. Я не повторю ошибки Филрисона. Я не открою секрета. Никому. Ни одному человеку. - Грехэм посмотрел прямо в глаза Уайтхэчу. Тот понял.