Невинность и порок - [31]

Он был высок, светловолос, голубоглаз, и вокруг него витала некая аура ленивого превосходства над остальным родом человеческим, что, по общераспространенному мнению, характерно для англичан.

И голос его был абсолютно английский, и выговор, и банальности, которые он произносил, были до боли знакомые, родные, истинно английские.

Она их выслушала и ответила, стараясь изо всех сил быть вежливой и приятной с ним:

— Да, мы прибыли сегодня… Да, погода была чудесная… Да, в дороге мы испытали приключение, о котором вашей светлости, несомненно, уже рассказали…

— Должно быть, вы испытали неприятные ощущения, — заметил лорд Хоудридж и, не дожидаясь от Селины ответа, продолжил: — А не присесть ли нам? Я нахожу весьма утомительным обычай проводить время стоя на ногах. Почему-то иностранцы испытывают странную неприязнь к креслам и стульям, которых вокруг предостаточно.

Селина поняла, что ей ничего не остается, как внимать ему и выражать полнейшую покорность соотечественнику.

Он подвел ее к ближайшей софе, обитой темно-вишневым бархатом и почти скрытой между двумя массивными вазами, заполненными экзотическими тепличными растениями.

— Долго ли вы и ваш брат намерены пробыть здесь? — поинтересовался лорд Хоудридж.

— Не имею представления, — честно призналась Селина. — Вообще-то мы заехали сюда по дороге в Англию.

Она очень боялась, что ее подвергнут допросу насчет их дальнейших планов, и, чтобы не допустить никакой оплошности, поспешно задала ему встречный вопрос:

— А что привело вас в Баден-Баден?

— Причина заключается в том, что я владею двумя лошадьми, участвующими здесь в скачках, — ответил лорд. — И я рассчитываю на их победу.

— Расскажите мне о ваших лошадях, — попросила Селина.

Оказалось, что очень легко поддерживать беседу, почти не вникая в рассуждения лорда по поводу скачек и лошадей, а одновременно можно наблюдать за тем, что происходит в дальнем конце салона.

Квентин Тивертон по-прежнему находился в опасной близости к Каролине Летесснер, и когда та вскидывала головку, чтобы заглянуть ему в лицо, драгоценные бабочки вспыхивали и искрились в ее волосах.

Любил ли он ее в прошлом? Значила ли эта жизнерадостная, очаровательная актриса что-то в его жизни?

Селина удивлялась, почему эти мысли ранят ее, заставляют стыдиться собственной невзрачности и жалеть, что она вообще согласилась прийти на этот прием.

Вот завтра, когда ей доставят заказанные наряды, она, возможно, будет чувствовать себя увереннее.

Но откуда сейчас в ней эта боль, эти ощущения, похожие на ревность? Ведь никакого права ревновать Квентина Тивертона к кому-либо она не имеет.

Или все дело в ее сверхмнительности по поводу платья, которое сейчас на ней?

Лучшего наряда она никогда в жизни не носила, и не так уж плохо она выглядит даже рядом с такими блистательными райскими птичками, как Леони Леблан и Каролина Летесснер.

И все-таки Тивертону интереснее и веселее с ними, чем с робкой, скучной и неопытной девицей. Ему с ними легко… он знает все про них, а они про него…

Хотя Селина была абсолютной невеждой в области отношений между мужчиной и женщиной, все же она понимала, что умного и не связанного условностями холостого джентльмена должны привлекать столь же умные, острые на язык да к тому же ослепительно красивые женщины.

«Разумеется, добропорядочность и скромность в этой компании не достоинства, а недостатки, которые убивают всякий интерес к женщине, обладающей ими», — подумала Селина и попыталась сделать из этого соответствующий вывод для себя.

Тут она увидела, как Каролина Летесснер целует в щеку Квентина Тивертона, а все вокруг громко смеются над только что отпущенной ею шуткой.

— Я спросил у вас, мисс Тивертон, — между тем говорил лорд Хоудридж, — позволения пригласить вас завтра на прогулку в Черный лес. Вы, кажется, меня не расслышали, и я осмелился повторить свое приглашение еще раз.

Селина встрепенулась. Она действительно ничего не слышала из того, что говорил этот джентльмен.

— Мне очень лестно ваше приглашение, но я должна сначала осведомиться, каковы планы у моего брата на завтрашний день.

— Я сам поговорю с ним, — сказал лорд. — Мы с ним вместе учились в Итоне, где, как вам известно, он был бессменным чемпионом по крикету.

— Да… конечно, я знаю, — торопливо сказала Селина.

В салоне появился небольшой оркестр, и тут же зазвучал вальс из оперетты Оффенбаха.

Леони Леблан в паре с Квентином Тивертоном открыли танцы, и прежде чем лорд Хоудридж открыл рот, чтобы пригласить Селину, его опередил француз, имя которого при знакомстве она не запомнила.

Едва они закружились в вальсе, как кавалер обрушил на Селину лавину комплиментов и самой невзыскательной, напыщенной лести.

— Вы волшебница! Вы как звезда, упавшая с неба… В вашем присутствии все бриллианты тускнеют и выглядят вульгарными, — говорил он на одном дыхании.

— Я думаю, вы слишком принижаете всех остальных дам, хотя бы очаровательную нашу хозяйку, — застенчиво возразила Селина.

Тон чересчур любезного француза смущал ее, вызывал неприязнь к нему. Неизвестно почему, что-то в его глазах напоминало ей ужасного маркиза.

— Почему мы не встречались раньше? — воскликнул он. — Ведь вы приехали из Парижа? Я был уверен, что знаю всех парижских красавиц наперечет. Где вы скрывались?