Невидимый мир - [6]

— Это Симеон. — Муж тихо положил трубку, и она вздрогнула.

У барышни Сарыковой никого не оказалось дома, а соседка сказала, что старые сестры ушли на прогулку.

Он показался ей бледным, внезапно осунувшимся. Петрова понимала, до какой степени он расстроен — организатор встречи, хозяин дома, сейчас он чувствовал себя виновным в молчаливой растерянности своих одноклассников.

— Может, забыла, — предположил кто-то. — Она ведь уже немолода.

— Исключено, — возразил Петров. — В среду она помнила даже, на какой парте я сидел.

— Склероз, — констатировал один из врачей. — Типичный случай. Всплывают в памяти самые невероятные подробности юных лет, а не можешь вспомнить, что обещал вчера.

— Не будем обижаться на нее, — мягко подытожил кто-то. — Нас ожидает то же самое.

Петров с грустью оглядел их. Одна его нога онемела, пока он говорил по телефону, и, шагнув к гостям, он испытал ощущение, словно потерял опору. Никогда уже не увидят они свою первую учительницу. Она забыла их.

Перевод Ф. Гримберг.

Пружинный матрас

Над площадью висела полуденная духота. В моей кабине клевал носом Стайко, шофер соседнего пикапа. А я уже заметил, что крутятся тут какие-то люди.

— Подплывают две рыбки, — сказал я Стайко. — Доставай карты и — ноль внимания.

За спиной Стайко в окне появились их головы. Им было неудобно мешать нашей игре. Этот номер с картами — один из лучших в нашей программе. Рыбки, видя, что мы играем, начинают волноваться. Им уже кажется, что шоферы нисколько в них не нуждаются, что им и в голову не приходит, что они — клиенты. Какой-нибудь дурак, вроде Стайко, вполне бы удовольствовался двумя-тремя левами, которые можно с них сорвать, но для меня это лишь начало, первая оттепель…

Рыбки задвигались, и я решил, что действие первое пора кончать. Я уронил карту на пол. Стайко наклонился, чтобы поднять ее, а когда выпрямился, случайно поглядел на окно.

— Вам чего? — грубо спросил он.

— Перевезти плиту в микрорайон «Надежда», — ответил один из них.

Когда их двое, то начинает обычно тот, кто понахрапистей. А меня тогда, сами понимаете, охватывает симпатия к другому. Поэтому я предоставил Стайко расправляться с человеком с плитой.

— Шестеряк, — выпалил он, — и хорош!

«Дурак, — подумал я, — вымогатель тупой». Меня всегда раздражала грубость. У меня другая метода.

— Ладно, — тихо проговорил человек с плитой.

Стайко вылез из кабины.

— А выигрыш? — крикнул я ему вслед.

Он потоптался на месте — но делать нечего, вернулся и отсчитал мне пять левов. Это были мои деньги. Я их давал ему каждое утро, чтобы потом, при клиентах, он их отдавал, как будто я эти деньги выиграл у него в карты… Те двое молча на нас глядели. Момент был важный. Самый вид денег давал понять им, вокруг чего, собственно говоря, крутится наша работа. И потом, ясно ведь: люди, привыкшие так легко выигрывать и проигрывать деньги, не будут задаром работать. Второго клиента пригласил в кабину я. Это был молодой парень (лет двадцать пять, а может, и того меньше) с культурной внешностью. Очень хорошо воспитанный парень. Я заметил, что он смущается, когда говорит.

— Что будете перевозить?

— Пружинный матрас и тюфяк, больше ничего, — сказал он. — От зоопарка к Русскому памятнику.

И потом вдруг как-то совсем неуклюже добавил:

— Я дам вам пятерку.

Меня передернуло: боясь, что ему откажут из-за маленького расстояния, мой клиент взял совершенно ему несвойственный тон и поспешил предложить мне большую сумму. Меня это очень задело. «Пятерку-то, мой мальчик, я возьму, — хотелось мне сказать, — но ты бы лучше дал мне ее как-нибудь незаметно, стыдясь, что ли, немножко. А деньги, не беспокойся, я сам заработаю. И унижать меня не надо: я не грубиян».

Мы поехали. Я уговаривал себя поскорее успокоиться и быть с этим пареньком полюбезнее. Вообще-то, по сути дела, задачу он мне задал трудную. Ведь если предлагают пятерку, надо постараться заработать больше. И намного. Притом на таком коротком маршруте. С чего же начать?

Если я начну ему объяснять, что считаю себя культурным человеком, не таким, как другие шоферы, и так далее в том же духе, это прозвучит фальшиво. Парень меня относит к определенной категории людей. Ну и пусть. Но я постепенно дам ему убедиться, что это лишь видимость и что за грубой оболочкой скрывается что-то другое, не совсем понятное, но хорошее.

Мимо нас пронеслась «шкода», плотно набитая пожилыми крестьянками. В такую пору они повязались черными платками!

— Видишь как, — сказал я парню, — приезжают деревенские и пристраиваются, а нам, софийцам, приходится тесниться.

Парень что-то промычал. Чувствовалось, что ему явно не по себе. Он и угодить мне хотел, и для этого со мной соглашался, и мешало ему что-то. Этому щедрому юноше сердце мешало согласиться с такой мыслью. Ну и хорошо. Теперь все определилось наконец: я обездолен, а он в порядке.

— Ты женат? — спросил я его. — Или с родителями живешь?

— Женат. Мы одни живем, напротив зоопарка, — стесняясь, ответил он.

Я многозначительно промолчал и взглянул на него в зеркальце. По правде говоря, я немножко смутился: не каждый день все-таки встретишь парнишку двадцати или двадцати с небольшим лет, имеющего собственную квартиру. Момент, однако, был подходящий. И я его не упустил.