Невидимый - [15]

– Это удивительно, – наконец выдыхает Элизабет.

– Вы тоже так думаете? – откликается парень, стоящий на расстоянии примерно двух футов от нее. Он полагает, что девушка обращается к нему. И по тому, как он на нее смотрит, ясно, что он не прочь продолжить разговор.

– Но это еще не все, – говорю я своей спутнице.

Я хотел взять ее за руку, но вовремя опомнился: нет, не стоит этого делать. Ее рука просто будет смешно болтаться в воздухе, и все это увидят.

Я увожу мою спутницу прочь от туристов, музыкантов и парящего над всем этим ангела. Я перевожу ее через деревянный мост и увлекаю в леса, в тишину. Мы подходим к Рэмблу, где парк вступает в противоречие с ландшафтом и превращается в спутанный клубок потайных тропинок. Всего пятьдесят шагов – и вы уже вдали от города, да и от мира.

Элизабет замечает перемену.

– А это здесь тусуются серийные убийцы? – спрашивает она.

– Только по средам, – отвечаю я. – Мы в безопасности.

Деревья смыкают свои ряды у нас за спиной, и благодаря этому я чувствую, что мы можем вести себя свободнее. Теперь мне не нужно так беспокоиться о том, как мы выглядим со стороны.

– Так вот – хотя я и легко установил твою связь с мафией Миннесоты, – говорю я, – мне кажется, что в своих предположениях я все-таки упустил пару вещей. Не поможешь ли завершить твой портрет?

– О, я всего лишь простая девушка, – отвечает Элизабет с саркастической улыбкой, – которая почему-то усложняет все, к чему прикасается. Я как царь Мидас[8] – только все, к чему прикасаюсь я, превращается в драму. По крайней мере, так поговаривали мои так называемые друзья в моем так называемом родном городе. Я никогда раньше не ела блюд тайской кухни, и стыдно признаться, когда я наконец узнала, как произносится само слово – тайский. В пятом классе я была времен но одержима татуировками – до такой степени, что родным пришлось спрятать все мои фломастеры. Три года я посещала хор, чтобы проводить там время с моими так называемыми друзьями, но так и не спела ни единой ноты. Правда, я хорошо научилась раскрывать рот, притворяясь, что пою. Из-за этого Лори мне очень завидует, потому что в нашей семье именно он претендует на роль поп-звезды. Хотя не думаю, что это ему действительно по нраву. Впрочем, я его, кажется, никогда об этом не спрашивала.

Мы добрались до потайной скамейки. На ней медная табличка: «Посвящается Грейс и Арнольду Голберам в память об их щедрости».

Я думал, что Элизабет сядет, но вместо этого она только притормаживает, чтобы прочитать надпись на табличке, а потом делает еще несколько шагов, прежде чем остановиться и взглянуть на меня.

– Мой портрет завершен, – говорит она. – А теперь – могу я сделать несколько предположений о тебе?

– Конечно, давай.

Она смотрит на меня долго и пристально. Этот взгляд действует мне на нервы. Я не привык к тому, чтобы меня так изучали. Я не знаю, какое выражение придать своему лицу, какую позу принять.

– Прошу прощения, – говорит Элизабет, – меня на время отвлекли твои прошлые сущности. Дай-ка мне сконцентрироваться.

Еще один долгий взгляд. Улыбка.

– Ты любишь читать, в этом нет сомнений. Возможно, ты прочитал «Маленьких женщин», хотя они не настолько тебе понравились, чтобы ты читал «Маленьких мужчин». Ничего страшного – я тебя прощаю. Может, ты фанат Марка Твена. Или Воннегута. В глубине души ты отчасти все еще веришь в Нарнию, и Шоколадную фабрику, и рыцарей Круглого стола. Правда, ты, возможно, не веришь в Тайный сад, но я прощаю тебя и за это. Ну как, тепло?

– Не то слово – обжигает! – признаюсь я.

– Отлично. Мне кажется, что ты, возможно, любишь и математику – в особенности в качестве метафоры. А еще ты играл на музыкальном инструменте – возможно, на скрипке? В твоей манере поведения есть что-то от скрипача. Но ты это дело бросил. Слишком долго приходилось практиковаться. Слишком много времени проводить в помещении. Ты любишь этот парк – впрочем, это уже не предположение. Ты сам предъявил мне веские доказательства. Конечно же, ты приводишь сюда всех девушек. Ровно на это самое место. И каждый раз они на это ведутся.

– Неужели?

Она кивает.

– Эта атмосфера, напоминающая о серийных убийцах, самый настоящий афродизиак.

– Как устрицы.

– Ого! Пожалуй, из всех парней, с которыми я ходила на прогулку, ты единственный, кто знает значение слова «афродизиак». Это уже само по себе афродизиак.

Я знаю, что нужно ответить, но вместо этого немного иду на попятную.

– Так вот чем мы занимаемся? – спрашиваю я. – Прогуливаемся?

Элизабет подходит чуть ближе.

– А что, разве можно это отрицать?

Она снова смотрит на меня. Изучает меня. Ничего не поделаешь – это меня затягивает. Такой новый опыт. Такой неожиданный поворот. В моей голове зарождается вопрос, и, не успев себя остановить, я понимаю, что задаю его вслух.

– Что ты видишь, глядя на меня?

Никогда прежде у меня не было случая задать этот вопрос. Произнося его, я вздрагиваю: можно подумать, что я разорвал свою грудь и показал спутнице, что внутри. Я совсем не готов к такому, но все равно это делаю.

– Я вижу парня, – отвечает она. – Я вижу того, кто всегда готов исчезнуть, погрузившись в свои мысли. Я вижу взлохмаченные волосы и пухлые губы. Вижу, как ты не можешь стоять спокойно. Я вижу, как сидит на тебе футболка, как сидят джинсы. Я вижу, что ты не знаешь, что тебе делать. И мне это очень близко. Правда.